Вероятно, он забыл его взять, ибо держал руки так, словно вот-вот хлопнет владоши. И в тот же миг в комнату ворвались бы толпой его вооруженные люди.Генрих Наваррский помешал этому.

— Генрих Гиз! — заявил он. — Мы играем! Убийство Цезаря, помнишь, как всеэто было? Мы с тобой изображали заговорщиков.

— Брось шутки, — сказал Гиз. На самом деле он был рад такому выходу изположения. Он без всякой игры достаточно говорил и делал такого, за что егоможно было обвинить в заговоре. Лицо короля молниеносно изменилось — оно сталострашным; он вскочил, выпрямился и стал подобен карающему властителю. — Это жеЦезарь! — воскликнул Генрих с увлечением. — Бей его! — Гиз уже хотел ринутьсявперед, но упал, так как его сообщник дал ему подножку. Генрих Наваррский тутже сел Гизу на шею, придавил к полу и спросил, как того требовала роль: — Сир!Что мне сделать с оскорбителем вашего величества?

— Отруби ему голову! — потребовал Цезарь в ярости. Может быть, он былдействительно взбешен или мысленно перенесся в Collegium Navarra, на сумрачныймонастырский двор, где три мальчика, три Генриха, когда-то играли в ту жеигру.

— Готово! — заявил кузен Генрих, дал своей жертве подняться и сунул шпагу вножны, не забыв стереть с нее воображаемую кровь.

Наступила пауза; во время этого молчания чувство неловкости все нарастало, итри Генриха постепенно возвращались от монастырского двора и детских игр кдействительности, когда они стали взрослыми и вражда между ними сделаласьнепреложным фактом: теперь мы уже выступаем не в трагедии, а в жизни. Однакокакая-то неуверенность осталась. Может быть, в конце концов мы и сейчасучаствуем в условной трагедии? Что же такое жизнь, если в ней повторяютсяположения, которые мы уже бог знает как давно создали в своей фантазии?Возникает ощущение чего-то нереального, однако стараешься его как можно скореепреодолеть. Генрих Валуа перевел дух и сел. Генрих Гиз исправил свою оплошностьи преклонил колено. И только на лице Генриха Наваррского остался какой-то следсожаления или недоверия; остальные это заметили, они обменялисьмногозначительным взглядом и незаметно ухмыльнулись. И это тоже было, какнекогда в монастырской школе.

Новым оказалось то, что когда они, под вечер, играли в мяч, ГенрихНаваррский нарочно поддался своему дружку Генриху Гизу и позволил ему обыгратьсебя; а в тот же час молодой дворянин по имени Рони (позднее он носил имяСюлли), принадлежавший к свите короля Наваррского — отец отдал его Генриху вкачестве пажа, — в тот же час этот шестнадцатилетний мальчик, уцелевший вВарфоломеевскую ночь только потому, что ректор школы его спрятал, вызвал напоединок одного из дворян герцога Гиза и убил его. Тем временем герцог выигралпартию в мяч.

Когда король снова встретился со своим кузеном, он сказал:

— Тебя я должен бояться больше, чем могущественного Гиза. Ты будешьнаследовать мне. Ты принц крови, а кроме того, уж очень ловок. Но если бытолько ловкость! Мое недоверие подсказывает мне, что здесь кое-чтопострашнее.

Приключение одного горожанина

Королю, не доверявшему своим друзьям, пришлось выслушать от матери ее мнениенасчет того, что сейчас является самым главным: необходимо прекратить всякиеслухи о растленных нравах, поощряемых его величеством. Однажды, ранним утром, влавочке некоего парижского бельевщика по имени Эртебиз зазвонил звонок.Супруги услышали его из своей спальни, хотя она выходила окнами во двор.Сначала они не решались встать с постели и крепко вцепились друг в друга, чтобыодин все-таки не вздумал подвергнуть себя опасности. Но так как звонили всеболее нетерпеливо, оставалось только пойти и посмотреть. Муж наспех оделся,жена схватила молитвенник.

— Держи так, чтобы они сразу его увидели, Эртебиз, и отрицай все насчетЛиги, никогда я, дескать, ничего подобного не говорил. Скажи, ты был выпивши и,мол, только вчера исповедовался.

Она прокралась следом и, спрятавшись за прилавком, следила оттуда, как оннеторопливо снимает засовы и цепочки. Колокольчик дребезжал и заливался, ноголоса все же проникали сквозь стену из толстых дубовых досок. Бельевщик сталгромко молиться. Вдруг дверь распахнулась, и появился его собственный шуринАршамбо, служивший в охране королевского замка Лувр. Он стукнул в пол своейаркебузой и строго возгласил:

— Господин Эртебиз, следуйте за мной! — Но тут увидел, что из-за прилавкавысовывается сестра, и сейчас же добавил вполголоса: — Не знаю, зачем ты тампонадобился, зять, но нас тут четверо. Пойдем.

Появились и трое остальных. Однако Эртебиз, вместо того чтобы читатьмолитвы, накинулся на солдат. Он грозил им Лигой, где он, мол, состоит наслужбе и на жалованье. А там служить — совсем другое дело, чем в охране короля,который только с мальчишками и возится. Уже с церковной кафедры проповедуютпротив такого безобразия.

— Ладно, ладно, приятель Эртебиз, — отвечали солдаты, — но ты уж, сделаймилость, пойдем; может, нам и не придется тебя вешать.

Тут вмешалась жена: — А сколько людей верили вам да пошли, а потом так и невернулись? Ты останешься здесь, брат, вместо него, и несдобровать тебе, если смоим стариком приключится беда!

Так аркебузир Аршамбо остался в лавке в качестве заложника, а бельевщикаЭртебиза трое вооруженных людей отвели в замок Лувр. Ворота, мост и арка былихорошо известны бельевщику — сколько раз ходил он этой дорогой в колодец Луврав финансовое ведомство, которое неусыпно наблюдало за его доходами! Но дальшевсе было ему незнакомо, и ничего не стоило его напугать или ошеломить: каждый,кто был здесь за своего, задирал перед ним нос, а почему, неизвестно — ужесамое начало его пути оказалось более приметным, чем всегда. Обычно ему самоебольшее, что пригрозят префектом, если он не послушается обычного «Проходи,проходи!»… И тогда он ссылается на то, что принадлежит к почтеннымгорожанам, а шурин ручался за него. Но сегодня он всюду слышит свое имя: —Эртебиз! — сначала у ворот, от стражи, затем около присутственных мест, потомвозле кухонь. Двери всюду открывались, и, глядя ему вслед, люди шептали другдругу: — Эртебиз, — и при этом многозначительно кривили рожи. Он долго не могвспомнить, что ему напоминают эти гримасы, пока внутренний голос испуганно неподсказал: «Эртебиз, у тебя самого бывает такое лицо, когда ты снимаешь шапкуперед гробом с покойником».

У подножия парадной лестницы стража передала его швейцарцам, один пошелвпереди, другой позади. Своды, под которыми двигалось это шествие, были окутанысумраком, так как еще не совсем рассвело, и эта сторона замка выходила назапад. Сначала они спустились по ступенькам, потом поднялись и завернули заугол; бельевщику казалось, что они идут без конца, у него дрожали колени. —Куда вы меня ведете, кум? — спросил он переднего швейцарца, но с таким жеуспехом он мог бы обратиться к стене. Чужеземный наемник даже не повернултолстой шеи и продолжал шагать, топая огромными башмачищами и сжимая ввытянутой волосатой лапе алебарду. Эртебиз тяжело вздохнул и уже приготовилсяпопасть в такое место, откуда не увидишь ни луны, ни звезд. Вдруг его одуревшийвзор заметил какое-то поблескивание: то блестели золото, рубины, мрамор, камка,парча, слоновая кость, алебастр. Все эти названия драгоценностей ожили в егопамяти, пробужденные светом с востока, лившимся в залу, двери которой былиоткрыты. Все окна горели пламенем солнечного восхода, и тут буржуапочувствовал, что поистине перенесен в королевский замок. Он потом готов былпоклясться, что в зале, через которую он прошел, находилось целое обществовельмож и дам и они были заняты изысканным времяпрепровождением. Он не могсообразить, что это фигуры на обоях и гобеленах представляются ему живыми втрепетном свете пылающей зари. Напротив, когда он уже миновал золотую залу, тоначал даже различать голоса этих господ, даже звуки арф расслышал и, про себя,не одобрил. С утра здесь предаются бесполезным занятиям!

После такой подготовки его охрана в третий раз сменилась, теперь это былиуже не солдаты, а изящные молодые дворяне, камергеры и пажи; во всяком случае,волосы у них были гладко причесаны и спускались вдоль щек, накрашенных, как уженщин, и, вероятно, ради той же цели: чтобы ими любоваться и их ласкать.Голова у бельевщика пошла кругом, а оба знатных юноши улыбались ему и — слегкасклоняли стройные шеи, именно перед ним, Эртебизом. Его лавкой они, видимо,пренебрегали: воротнички у них были со складочками, тонкие, как облачко, новышитые золотом — таких мы не делаем. И все же они шагали по обе стороны отнего, точно он им ровня, вошли вместе с ним в комнату и, говоря слегка в нос,сообщили ее название. В отделке и убранстве этого покоя было так много золота,что от блеска Эртебиз не только ослеп, но и оглох. Ошарашенный, смотрел он накрасивых мальчиков, и они, благодарные за это восхищение, ласково егоподбадривали. — Господин Эртебиз, — сказал в нос один из них, — сейчас мыоткроем еще две двери и проводим вас до третьей. Там мы покинем вас, вы войдетеодин, ибо никому не разрешено сопутствовать вам.