А для Марго это значило больше. Она уехала прежде всего, чтобы сохранитьсвое достоинство; даже не будь она сестрой французского короля, снизошедшей дотакого человека, как Генрих, и научившейся ради него смирению, она все-такибыла женщиной. Правда, она бесплодна, уже не надеется родить сына и не надеетсяобрести покой. Она удалилась главным образом ради того, чтобы, пока они ещевместе, не разгорелась борьба между нею и ее возлюбленным повелителем и, покаеще рядом стоят их ложа, между ними не вспыхнула ненависть. Вначале у нее небыло иных побуждений; но, конечно, Марго постарались использовать для уже давноне новых планов привлечения короля Наваррского ко двору короля Франции— как будто опасности, подстерегающие его при этом дворе, ей были меньшеизвестны, чем ему! Однако она отрицала их все, и в своих письмах изображаладело так, будто его враги совсем, совсем выдохлись. Гиз постарел, а его братМайенн разжирел, как свинья. Зачем бедная Марго это делала, неизвестно.
Она писала Генриху: «Будь вы сейчас здесь, все предлагали бы вам своюподдержку. За неделю вы приобрели бы больше друзей, чем за всю вашу жизнь усебя на юге». Она писала это потому, что ей хотелось, чтобы так было, ибо онагордилась своим повелителем. Возможно, что в ее словах даже была правда илидоля правды. Но правдой оставалось и то, что Гизы по-прежнему ненавидятГенриха, а ее брат-король его недолюбливает. И если уж Карл Девятый не в силахбыл предотвратить Варфоломеевской ночи, то чему мог помешать его преемник? Онслишком слаб: таким неуравновешенным, смятенным, затравленным и одиноким еще небыл ни один король на свете. И господа из Лотарингского дома на самом делесовсем другие, чем их описывала Марго. Город был наводнен их конниками;лотарингцы назначали чиновников и повышали налоги; не король, а они всемраспоряжались. Если бы король Наваррский явился в это разбойничье гнездо,которое было ему слишком хорошо знакомо, король Франции, может быть, и встретилего как своего освободителя, ну, а Гизы? Этот Наварра — единственный, кто ещестоял им поперек дороги, как они решительно заявляли королю испанскому, что жесделали бы они с Наваррой? Теперь собственной рукой не убивают, особенно те,кто почти добрался до престола. Так бывало только во времена адмирала Колиньи.А ныне Гиз и его Лига могли вызывать народные волнения, когда им это былонужно; во время одного из них как бы ненароком погиб бы, вероятно, иНаварра.
На этот счет никто в Нераке не сомневался; тайный совет тщательно обсудилвопрос, а Морней записал решение. Поэтому, когда Генрих читал письма беднойМарго, он невольно видел в них предательство — да отчасти оно так и было.Вместе с тем она горячо и искренне желала, чтобы ее государь стал великим. Ноее судьба решена, Марго сама обесценивает и сводит на нет свои заслуги, аГенрих уже перестал замечать их.
На ее двусмысленные зазывания он ответил прямым оскорблением. Он потребовал,чтобы Марго не отсылала Фоссезу, а оставила при себе: этим он сознательнопорывал их дружеские отношения. Впрочем, в те времена он уже не думал оФоссезе. Его увлекала и дарила счастьем другая женщина. Их сблизила неслучайная нежность, и не страсть, загадочная, как рок или кровь. Когда Генрихпознакомился поближе с этой дамой из Бордо, ему понравилось избранное еюсамою имя — Коризанда, оно делало ее каким-то изысканным созданием, образом изромантических стихов. Его поразило сказочное окружение этой дамы;коротышка-шут, долговязый мавр, попугаи, обезьяны и еще всякие редкостныесоздания, составлявшие ее свиту, когда она ходила к обедне. Графиня де Грамонбыла умна, красноречива, в особенности же была богата. Вместо всякий иныхкрасот у нее была очень белая кожа. Так как она с детства дружила с егосестрой, то Генрих встречал ее и раньше… А теперь вдруг вспыхнула страстнаялюбовь или то, что он считал любовью.
Без сомнения, эта дама с первого же дня полюбила Генриха сильнее, чем он ее.Она давно уже тайком о нем мечтала и придумала себе такую свиту, только чтобыпривлечь его внимание. Он мерещился ей по ночам, с того дня, как Фамапроизнесла во всеуслышание его имя, и она забрала себе в голову непременностать его музой. — Эта муза великого государя и солдата будет на свои деньгивооружать для него полки, а после сражений и побед обнимать его своими белымируками. Главное же, она заставит его писать письма, писать без конца; благодаряей он сделается несравненным писателем. И это будет продолжаться в течениемногих лет, пока ее честолюбие не будет утолено. А тогда все кончится еще ипотому, что лицо музы уже не будет ослепительно белым, но покроется краснымипятнами. И, как всякая другая, она станет сварливой и унылой и забудет о том,что все-таки выполнила свою задачу, которую сама себе избрала, так же как и имя«Коризанда».
А с Марго у него все по-другому. Он не пишет ей вдохновенных и изысканныхписем. Она тут, когда ее тело тут. Расстаться с нею тоже можно, как и со всякойдругой; но ее образ отпечатлелся на всей его юности, как волшебство илипроклятие, и то и другое захватывает самую суть жизни, не то, что возвышенныемузы. Марго не станет вооружать полки для своего возлюбленного повелителя, аскорее пошлет войска против него. Ибо она последняя, бесплодная, и будет тщетностараться остановить его на пути к престолу. Даже с Лигой Гиза — с самимдьяволом! — заключит она под конец союз против ее собственного дома, и все этотолько из ненависти к своему возлюбленному повелителю. Когда ее брат Перевертышумрет, она примется в смятении разъезжать вместо него по стране и будет вестисебя как те, чей род погиб, и, преследуемая ненавистью своего брата-короля,наконец исчезнет совсем, одинокая женщина, настолько одинокая, что не сможетдаже вредить; Марго просто исчезнет!
Пока она еще в Лувре и старается заманить туда Генриха описанием придворныхпразднеств. Она, конечно, знает, что у него завелась новая подруга: об этом онане заговаривает, но мстит. К сожалению, несравненный Нарцисс женится, впрочем,она быстро находит ему самые разнообразные замены. Ее брат-король на придворномбалу бросает ей в лицо имена всех ее любовников. На другой день она вынужденауехать из Парижа, опозоренная, покинутая; хуже того: во время ее возвращения наюг ее неожиданно останавливают офицеры королевской охраны и обыскивают, какворовку. И кто же выезжает ей навстречу, и увозит в свой замок, и показываетсяс нею в окне? Кто к ней добр и молча обнимает ее, чтобы она знала: есть насвете человек, который вместе с ней страдает и делит с нею ее стыд?
Вечером Марго сидела рядом с Генрихом, который для виду слушал болтовнюсвоих дворян, только чтобы самому говорить поменьше — особенно же с Марго. Ейбы изменил голос, ведь она беззвучно плакала. Но это были слезы радости, оттогочто он к ней добр. К ним примешивались и слезы горечи за свое бессилие. «А онлюбит на этот раз по-настоящему! Всем я стою поперек дороги, и этой еголюбовнице с дурацким именем (она еще вздумает отравить меня) и ему. Какой прокот его доброты? Меня здесь уже нет».
Именно в эту минуту он нашел под столом ее руку и сжал. Сначала онапугается. Погруженная в свои страхи, она уже решает: «Это — прощание». Затемпугается вторично, но уже от радости: ведь прощания еще нет, самое худшееотодвигается. Кровь приливает ей к сердцу; порывисто склоняется она над егорукой и незаметно целует ее. Потом, наоборот, сидит очень прямо, больше неплачет, ни на кого не смотрит: она уже начала удаляться отсюда, Марго чувствуетэто, хочет позвать себя обратно, но пути назад закрыты. Марго! Неужели никогда?Вернись, если можешь! Не можешь? Меркнешь? Ускользаешь? Марго!
Похороны
Последний король из дома Валуа любил потанцевать, и танцевал он один, какребенок, но лицо его оставалось мрачным, он ничего не мог с этим поделать.Иногда он вдруг отодвигал от себя тщательно переписанный указ и сбрасывалмеховой плащ. Белое шелковое полукафтанье, узкие бедра, мальчишеская, не повозрасту, фигура — таким расхаживал король перед зеркалом, которое нарочноздесь ставили слуги. Начинала звучать отдаленная музыка, и он в своей тихойкомнате делал изысканные па, совершал движения и принимал позы, полныенеизъяснимого изящества. Из-под опущенных век он наблюдал за своим отражением взеркальном стекле, словно танцевал другой человек. Это был не он. Увы, он нечувствовал себя радостным танцором, он был лишен небесной благодати и легкости,не знающей воспоминаний. Его они преследовали неотвязно; только у счастливогоотражения в зеркале их не было. Не было у него и головы, ибо рама зеркалаотрезала ее. А его голова, окруженная черноватыми духами, думала о смерти.