Председатель счетной палаты перечислил еще немало промотанных миллионов,жаловался на высокие налоги, на их несправедливую раскладку, на продажностьвсех, кто их собирает, — особенно отличается в этом отношении любимец королягосподин д’О, скажем просто О. Однако оратор забыл назвать многих других, хотяи те брали на откуп налоги и выжимали из народа все соки. Но среди них были, послухам, и члены дома Гизов, а упоминание их имен оказалось бы совсем некстати,принимая в соображение то, что должно было сейчас произойти. Когда он кончил,служители приволокли вместительные мешки, из которых потекло золото испанскойчеканки, и текло оно, не иссякая. А казначей, следуя приказаниям герцога Гиза,распределял деньги среди старшин, священников, влиятельных граждан, чиновникови военных. За это каждый проставлял свое имя на листе с именем лотарингца и приэтом еще выкрикивал: «Свобода!»

Так была заложена основа Лиги. И тем самым, как только были опорожненымешки с испанскими пистолями, создан и союз с целью отдать в руки одной партиивсю власть в стране. Партия получила ее, притом в такой мере, что в течениемногих лет сплошных ужасов и неудач королевство стояло на краю гибели, корольбыл совсем загнан в угол, и все человеческое отброшено назад на многопоколений. Именно здесь этому было положено начало, и в то время как счастливцыпоспешно распихивали по карманам иноземные деньги, даже не взглянув на чеканку,с улицы неслись крики: — Да здравствует Гиз! Свобода!

Это провозглашал своему вождю многая лета обманутый народ. И вождь имел всеоснования ожидать, что его примут всерьез, так же как и его сторонников изрядов черни. Да и точно ли обманутый? Народ ведь никогда не бывает обманут дотакой степени, как потом уверяют… Испанское золото видели только сторонникиГиза, а народ видит лишь белокурую бороду, и он пленяется ею. Но в душе онотлично знает, что до спасения религии ему нет дела и что никакого сказочногопробуждения к новой жизни нет и не будет. Черни просто хочется грабить,прогнать других с работы, обогатиться; хочется пошуметь, покуражиться и хочетсяубивать. Так оно и бывает, когда кучка сброда, в которой есть и простолюдины ипочтенные горожане, создает какую-нибудь Лигу для подавления свободы совести.Тем громче орут «Свобода!» и обманутые на улице и обманщики в домах; этопоказывает, что раз их обманывают, они тоже хотят обмануть.

Среди обманщиков, которые остались в церкви, только что набили себе карманызолотом и вдруг возжаждали свободы, были и «умеренные», считавшие своевременнымприсоединиться к Лиге. В том числе даже новообращенные гугеноты; и оправдывалиони себя тем, что тут присутствует Генрих. Гиз прихватил его сюда, чтобыосвободить многих других от угрызений совести. Генрих сам отлично это понял, акроме того, ему поспешили объяснить. И как раньше, под громкий ропотнегодования по поводу распущенности двора кое-кто осмеливался шепнуть, чтосам-де архиепископ не лучше, так же было и теперь. Хотя вопли о свободе изаглушали голос честных людей, все же те говорили достаточно громко: — Азнаешь, кум, монеты-то были испанские. Испанские!

Генрих еще не успел разобраться в своих чувствах: события развертывалисьслишком быстро. Прежде всего Гиз показал себя с новой стороны: никто бы неподумал, что он умеет обхаживать людей и совращать их; никто бы не поверил, чтоэтот Голиаф способен действовать так быстро и ловко. Вот что значит собственнаявыгода! Да люди и сами облегчили ему задачу, ибо им было лестно состоять водном сообществе с таким знатным вельможей. Гиз распределил обязанности:военным поручил принудительно завербовывать солдат для войска его партии,духовным лицам — подстрекать простонародье к бунту, гражданам, — сопротивлятьсявластям и отказываться от уплаты каких-либо налогов и пошлин. Он награждал ихзваниями и правом занимать соответствующую должность, в случае если уйдет тот,кто ее занимает теперь. Другими словами — если будет убит. Это понималкаждый.

И что бы кто впредь ни совершил, он уже не будет нести ответственность засвои деяния, ибо все здесь же поклялись слепо повиноваться новому вождю.Покончив с этим, Гиз распустил участников торжественного собрания. — Наварра, —сказал он перед уходом, — ты теперь сам убедился, как мы сильны.

— На мое счастье, — отозвался Генрих. — Да здравствует король Парижа! —закричал он вместе с толпою, которая все время ждала на улице. Перед тем какуйти, он подтолкнул друга-лотарингца в бок и, в совершенстве подражая одному изотцов города, изобразил, как смачно тот шептал: — Испанские монеты, кум!Испанские! — Потом скрылся.

Генрих шагал все быстрее, его стражи едва поспевали за ним. Он прошелАвстрийскую улицу, прошел мост, потом ворота и вступил во двор Лувра, однаконичего вокруг себя не видел. Он не заметил, по каким местам лежал его путь икто смотрел ему вслед, и узнал свою комнату лишь после того, как уже долгобегал по ней из угла в угол. Тут он понял, что ненавидит. «Вот, вот она,ненависть! Испанские монеты! Через горы, на мулах, неудержимо ползут мешки,набитые пистолями. Их опорожняют в городе Париже, и золото течет, течет безконца, карманы наполняются золотом, а сердца — ненавистью, кулаки — силой,пасти — бесстыдной ложью. Что ж, начинайте, лютуйте, как дикие звери, забудьтео кротости и благоразумии! Ведите войну в угоду одной религии и против всегоостального! Я всю жизнь только это и видел. Не сведущ я был до сих пор лишьотносительно причин и подоплек всех ваших злодейств! Испанские монеты, их везлисюда через Пиренеи, через мои родные горы, я могу мысленно начертить их путь!Тут вот водопадом спадает ручей, там вон Коаррац, и стоит мой дом. Они хотятотнять его у меня. Филипп Испанский всегда хотел отнять у меня мой склонПиренеев; я же требую еще и его склон. Требую, потому что это мои горы и моястрана, и пусть его солдаты не смеют вторгаться туда, и пусть не смеютпровозить по ней его мешки».

На сегодня довольно. Двадцатитрехлетний юноша редко задумывается о большем,и его ненависть пока ограничена картинами его родины. Он ненавидит мировоговладыку из любви к своему маленькому Беарну, а теперь еще и потому, чтострадает Франция. Она страдает, как и он, и виновник все тот же. «Что там Гиз иЕкатерина! Они наперебой стараются угодить покорителю мира. Вот кто истинныйвраг, вот кого я ненавижу! Это он держит меня в плену, это он оплачивает войнумежду партиями здесь, в моей стране, которой я все-таки со временем будуправить!»

И когда Генрих потом действительно стал править Францией, его пониманиесвершающихся событий и его ненависть страшно и грозно возросли. Он желал уже нетолько освободить Францию и стать величайшим государем Европы — он хотел имнавеки дать мир. А австрийский дом должен пасть. Под конец он решил раз инавсегда выгнать этот ненавистный ему дом из всех остальных стран света идержать его за скалистыми стенами Пиренеев. Таковы будут некогда его планы подстарость, и они принесут ему облегчение.

Юношу в его узилище жжет ненависть к дону Филиппу, он вынимает из сундукапортрет, на нем ничего не говорящее лицо, белокурые кудряшки. Лоб высок и узок;юноша всаживает в него нож, затем отшвыривает и ломает руки. Что же такоененависть? Мы можем безгранично ненавидеть лишь то, чего не видим. Генрихникогда не увидит Филиппа Испанского.

Сцена с тремя Генрихами

Он сказал своей доброй приятельнице, мадам Екатерине, что у лотарингцакакие-то странные мысли. Генрих уже успел остыть и придал своим новостям небольше веса, чем в его положении было благоразумно. Заговор лотарингца ипочтенных граждан он изобразил в комическом духе. Связей белокурого героя счернью он коснулся лишь слегка; пусть королева-мать увидит в этом либо нечтонедостойное ее внимания, либо, если пожелает, предостережение. Но она предпочлаего словами пренебречь. Тогда он все же подошел к ней вплотную и неожиданнопроговорил: — Мадам, вы погибли.

Она рассмеялась с материнским добродушием: — Не беспокойся! Гиз в конечномсчете действует мне на пользу: ведь Филипп мне друг.