И вот ей приснился сон.
Предостережение
Генрих покинул спальню слишком рано. После вчерашней оргии замок Лувр еще неочнулся, и его обитатели еще не вернулись к тому состоянию, в котором имелиобыкновение замышлять злодеяния. Во всяком случае, так казалось Генриху. Взалах и коридорах ему приходилось переступать через спящих, — чудилось, что онискорее оцепенели, чем спят. Они свалились там, где их застало последнееотправление тела, соитие, глоток вина или даже удар. В открытое окнозаглядывали ветки цветущих роз, а под окном валялись люди в испачканнойпоследствиями чревоугодия пестрой одежде, и солнце ярко освещало их. Взорыбродившего в одиночестве молодого человека проникли и в потайные комнаты, дверикоторых позабыли замкнуть те, кто удалился туда, чтобы предаться всевозможнымизвращениям любви. Снаружи, привалившись к стене и держа в руках алебарды,спали часовые. Собаки щурились на него, собирались залаять, но, видимо, решалиотложить свое пробуждение.
Странствующего по Лувру юношу сбивали с толку все эти покои и закоулки.
Блуждая по обширным залам новых зданий и по ходам и переходам старых, он вконце концов заплутался, если только его блуждания имели какую-либоопределенную цель. Привалившись к проломанным каменным перилам, спал какой-тотолстяк в высоком белом колпаке, съехавшем на его потный лоб, и Генрих решил,что он находится неподалеку от кухонь. Дворцовая челядь тоже вчера погулялавовсю, но вид изнуренных тел еще отвратительнее, когда они валяются средиотбросов и грязной посуды. Король Наваррский в своих белых шелковых одеждахотпрянул от них и пошел прочь; в конце концов он попал в какой-то затянутыйпаутиной полутемный подвал с дверями, окованными железом, точно в каземате; онкак будто уже видел такое помещение в подземельях старого замка.
Генрих остановился, ожидая, чтобы глаза привыкли к темноте, и вдруг услышалчей-то шепот: — Тише… — И из сумрака появилась фрейлина. Он повлек ее поднаходившееся у самого потолка отверстие. — Только не на свет! — умоляющепроговорила она. — Я ведь еще даже не накрашена. Наверно, просто уродина.
— А что ты тут делаешь? Мне кажется… Ну, конечно, это ты. Тебя мойд’Арманьяк тогда запер, ты ведь шпионила за мной. Видно, опять этимзанимаешься?
— Ради вас, сир. Я ваша служанка и никому не буду верной и преданной, кромемоего господина, а господин этот вы.
Он закинул ей голову так, чтобы свет упал на лицо. Оказалось,прехорошенькая, совсем юная фрейлина, слегка расплывшиеся румяна не портили ее.Он поцеловал ее в губы и тут же убедился: «Да, эта девушка принадлежит мне,иначе она бы так не затрепетала. Как эти создания изменчивы, ничего в нихнельзя угадать заранее. Если бы я тогда не спугнул эту шпионку и не обезвредил,быть может…»
— Значит, я тебе теперь нравлюсь? Что ж, это хорошо, потому что и я нахожу,что ты очень мила, — сказал он с присущей ему обаятельной ласковостью. Правдуон сказал или нет, но от его слов ее лицо просияло. А сердце Генрихадействительно раскрылось, как всегда перед женщинами. И для этой фрейлинынастала ее минутка, когда она благодаря ему познала вполне заслуженноесчастье.
— Что ты для меня хочешь сделать? — спросил он тут же. Но ей сначала надобыло отдышаться.
— Отдать свою жизнь, сир. Ее отнимут у меня, наверное. Мадам Екатерина,конечно, узнает, что я была здесь. Ей тоже хорошо служат.
— А на что ей твоя жизнь?
— Тише. Она здесь, недалеко. Я застала ее несколько минут назад, когда онакралась прочь из своих покоев. Я лежала на ковре и притворилась, будто сплю.Нет, я была одна, одна, — заверила его девушка. — В моей комнате оказалосьмного посторонних. А она тихонько крадется мимо, неслышно отворяет дверь своегосына д’Анжу, уводит его с собой. А своего сына-короля не берет. По пути онаскребется еще у нескольких дверей, и несколько человек следуют за ней по одному.Я иду последней. О боже, это ведь игра в прятки со смертью! — Было слышно, каку фрейлины стучат зубы. — Вы должны все увидеть своими глазами, сир. — Онавзяла его за руку, повела в полный мрак. «Мадемуазель! А может, ты все-такилюбовница врага, и он подстерегает меня здесь? Нет. Как раз в этом подвале еезапер д’Арманьяк, она знает здесь каждый камень. Куда же мы идем? Мы ощупьюподнимаемся. Ага! Перекладины стремянки! И я должен лезть по ней? Мадемуазель,держи ее покрепче, она соскальзывает. Лестница очень высокая, однако наверхукакой-то просвет. Можно выбраться на чердак, лечь плашмя на выступ, а возленего есть небольшое отверстие, из него видно нижнее помещение. Даже ребенкучерез него не пролезть. И все-таки я вижу комнату, что-то вроде комнаты. МадамЕкатерина не привыкла к таким, однако все же вон она сидит. Кресло с прямойспинкой стоит у дальней стены, свет падает на королеву сверху, и лицо кажетсямертвенно-тусклым. Или еще от чего-нибудь у ее кожи такой свинцовый оттенок?Она в своей обычной вдовьей одежде, остальные — кто в чем встал с постели. ВонГизы, вон д’Анжу». — Мадемуазель, вы знаете некоего господина де Моревера? —«Впрочем, это не он, что ему тут делать?» — Тише, говорит королева.
«Нет, они слишком далеко, внизу, слова теряются, точно в расселине скалы.Мне кажется, она замышляет что-то против своего сына-короля, иначе зачем бы онатайком от него забралась сюда? Он ведет переговоры с Англией и спротестантскими князьями. Колиньи он называет отцом. Она ненавидит Карла. Ееистинный сын — д’Анжу. Достаточно на него посмотреть, на его изуродованные уши.У него толстые губы, и весь он какой-то черноватый, как и духи, которыеокружают его. На месте не сидит, никак не дождется того, что должно произойти.Теперь королева прикладывает палец к губам. Молчи, любимчик! Да, и любимчикздесь!» — Мадемуазель, тебе известен некий любимчик, похожий на учителя танцев?Его имя не дю Га?
«Она не отвечает, и мы тоже должны быть осторожны. Здесь сговариваютсякого-то погубить, Если жертва не Карл, то я. Пусть попробуют! В Парижеполным-полно гугенотов. В подвал, вон куда запрятались наши враги, чтобысостряпать убийство, а сами сидят бледные как смерть, особенно кардиналЛотарингский. Надвинь шляпу поглубже, старый козел, чтобы не видно было твоиххищных клыков. Чем только он нынче ночью не занимался! Вон отходит с Гизом вугол, совещаются. Красивый малый, этот Гиз. Достаточно рослый, чтобы, упав,растянуться во весь рост. Гиз, мой Гиз, я ведь первый принц крови послекровоточивых Валуа, и не ты, а я получил их сестру.
Что это — как он раскричался, унять не могут, наконец даже слышно стало!Другого нужно убить при дворе… Кого? Карла? Меня? Не может быть, чтобыгосподина адмирала: он же едет к войску во Фландрию. У д’Анжу глаза разгорелисьот жадности. Значит, Карла, ненавистного брата. Нет, мадам Екатерина не хочет,она приказывает замолчать! Карлу и так недолго жить осталось. Она шепчетчто-то, все невольно наклоняются к ней, особенно этот — как его? — ну, у негочересчур близко посаженные глаза, я еще перед тем удивлялся, зачем он тут. Ноэто же нелепо, ведь они ничего не могут сделать. Однако Гиз его одного отводитв сторону… А, вспомнил: некий де Моревер.
Что такое? Кажется, у д’Анжу припадок? И часто это с ним бывает? Он большене намерен ждать смерти человека, из-за которого родной брат стал ему злейшимврагом. Кого же он имеет в виду? Неужели все-таки Колиньи? Да нет, пустаяболтовня, разве у него хватит сил выполнить то, что они замышляют! Впрочем, иего мамаша, видимо, чем-то разгневана, она удаляется. Пора и мне… Гизвыходит, он позаботится, чтобы остальные могли благополучно возвратиться взамок. Вот будет смешно, если мы с ним столкнемся! Скорее вниз по стремянке». —Мадемуазель, куда вы запропастились, мадемуазель? — «Оставила меня одного, атеперь выбирайся, как знаешь».
Однако он выбрался; он спешил обратно через людские, и челядь, просыпаясь ибессмысленно тараща глаза, смотрела ему вслед; дверь, через которую он сновавышел на старый двор, оказалась как раз напротив того места, где только чторазыгрались описанные события, — позади знаменитой потайной лестницы фаворитови заговорщиков, которым открыт доступ в покои короля. По ту сторону лестницыодновременно с ним появился Гиз. Генрих опередил его, сделал прыжок и встал напервую ступеньку; тут-то его и заметил герцог Лотарингский.