Тут мысли Генриха — сидел ли он у ночного лагерного костра или под деревомнаедине с собой — доходили и до забавной стороны всего этого. Гиз надеется насвое счастье. Он не намерен скучать, вернул двор, пирует и развлекает всех этихпроходимцев, а с ними и Валуа, вместо того чтобы его убить. Путается сженщинами, больше чем следует, — мы-то уж изведали это наслаждение и по себезнаем, что оно вызывает пресыщение и уныние. От него очень устают, особеннотакие Голиафы, как Гиз. Впрочем, кто знает, может быть, он и хочет толькоодного — усталости. Высокомерие, уныние, излишества — все, вместе взятое, вконце концов, только для того, чтобы закрыть на все глаза и ждать удара. Мысами совсем недавно пережили подобное искушение. Даже усы поседели.

Когда прискакал верховой с вестью, что герцога Гиза убили в опочивальнекороля, а король глядел из-за полога кровати, Генрих не удивился; он былдоволен. Все подробности этого события: как был каждый из ударов нанесенкинжалом другого убийцы и как они были разъярены и обезумели и сами себе неверили, что совершили наконец это дело, — все это Генрих выслушал совершенноспокойно. Бывало, он плакал на полях сражений, а тут нет. Они повисли на ногахумирающего, и все-таки он протащил их через всю комнату, до постели Валуа,который содрогался, неистовствовал и ликовал так жутко, что мороз подирал покоже, и он действительно наступил поверженному Гизу на лицо, как некогданаступил Гиз мертвому адмиралу Колиньи. Бог ничего не забывает, вот что понялГенрих. И если бы рухнули все законы, его закон останется незыблемым.

Последнюю ночь Гиз провел с Сов; так же лежал и Генрих с этой женщинойперед своим побегом. К нему у нее не было любви, она тогда просто облегчила емубремя великого одиночества. Своего единственного владыку и повелителя ей былосуждено утомить последней, так что поутру герцога в его сером шелке ещепробирал озноб, пока другие не ввергли его в последний холод. Прощай, Гиз, ипривет Сов! Король торжествует. Кардинала Лотарингского он приказал удавить втемнице, третьего брата, Майенна, разыскивают, желаю благополучно найти его!Хоровод мертвецов не останавливается весь этот восемьдесят восьмой год, и самыезнатные присоединяются к нему за день до рождества. Повесь их в Париже, мойВалуа! Уже сутки, как повешен президент де Нейи, глава купечества, который«ревел белугой». Один дворянин, находившийся под покровительством Гиза,оказывается, торговал человеческим мясом. На виселицу его, Валуа! Хороводмертвецов начался с нашего отравленного кузена Конде, нас самих подстерегаютубийцы — и меня и тебя. Хотя это не мы торговали человеческим мясом. Вешайсмелей, Валуа!

Так говорит тот, кто сам отпустил на волю немало своих «убойников» и дажепытался приучить себя просиживать с ними ночь. Но настает минута, когда уже неможешь смиряться со злом, которое живет в человеческой природе. В ней есть исвоя доброта, она знает об этом, и тем менее простительна ей злоба. С самоговозникновения человеческого рода его добролюбивые представители вели борьбу воимя разума и мира. Оз или человечность — все это выглядело очень смешным; атакие слова, как «воин духа», люди находят нелепыми, если сами они грубы иглупы и хотят оставаться такими. Вот перед вами король по имени Генрих, он могбы колесовать и вешать сколько вашей душе угодно: ведь вы сами его на этовызываете слишком уж злыми издевками над его здравым разумом. Бесчинства,неразумия — вот все, на что вы до сих пор толкали этого Генриха за его добруюволю. Хоровод мертвецов, продолжайся! До конца года осталась еще целая неделя.Я только и жду той минуты, когда мне сообщат, что покойную королеву Наваррскуютоже удавили. А если еще умрет ее мать, тогда я смогу прочесть благодарственнуюмолитву Симеона: «Ныне отпущаеши раба твоего, владыко» [33] .

Так говорил он и писал, таково было его настроение после убийства в Блуа.Он надеялся, что Валуа отправит на тот свет и свою драгоценную сестрицу Марго иеще более драгоценную мамашу — мадам Екатерину. А последняя между тем и в самомделе умерла — и даже без постороннего вмешательства: уж слишком потрясено быловсе ее хрупкое существо смертью Гиза, а также тем, что никто не хотел верить,будто в этом убийстве могли обойтись без нее. Быть обвиненной в том, на что уженет сил, — это очень тяжело для старой убийцы. Ей оставалось одно — покинутьсей бренный мир. Неужели она в самом деле мертва? Эта весть поразила Генриха.Его пророчество все-таки сбылось, а он не любил убивать. И ему стало страшно засвою былую Марго. Хоровод мертвецов, остановись!

Стремиться друг к другу

Но этот хоровод давно уже нельзя остановить. Генрих, который продолжаетвести партизанскую войну, едет верхом в сильный мороз и под панцирем цепенеетот стужи; приходится сойти с коня и хорошенько поразмяться, чтобы согреться.Немного позднее, после еды, он вдруг почувствовал какой-то особый, странныйхолод. И отчетливо понял, что теперь и ему, быть может, придется вступить вхоровод мертвецов. У него начиналось воспаление легких.

Это было в маленькой деревушке, и заболел он столь тяжело, что пришлось егооставить в доме поместного дворянина. Стекла звенели от мороза, лихорадка всеусиливалась, и, казалось, всякая надежда на то, что он выживет, исчезла; толькоон один и не терял ее. Он говорил себе: «Я хочу совершить предназначенное мне.Не напрасны были мои труды». Он думал, что говорит вслух, а на самом деле едвашептал: «Да будет воля твоя». А воля божия, без сомнения, в том, чтобы Генрихпродолжал бороться и завершил то, что начал, хотя сегодня он и лежит завернутыйв простыню, словно Лазарь, обвитый пеленами; и кризис, который, может быть, егоеще спасет, должен наступить всего через несколько часов.

В то время, как уже не раз он видел небо разверстым, в королевствепроисходили события точно перед началом более светлых и чистых веков:повторялась в основных своих очертаниях какая-то страшная эпоха глубокойдревности. Хоровод мертвецов, пляска св. Витта, крестовый поход детей, чума,тысячелетнее царство, белки закатившихся глаз, ослепших иногда только отсамовнушения… Все словно с цепи сорвались. Хе-хе, говаривала возвышеннаядухом молодежь на манер монашка «Яков, где ты?» Наконец-то можно с людьми нецеремониться. Теперь уж не до смеху. И кто еще веселился во вторник намасленой, тот больше не посмеется. Не ходите в церковь — так берегитесь. А колипроповедник назвал тебя по имени — знай: домой ты живым не вернешься.Шпионить, доносить, выдавать, подводить под топор, хе-хе! А в награду запоклеп ты займешь место оклеветанного или приберешь к рукам его дело: теперьвсе так. Поэтому даже почтенные горожане стали негодяями. При иных порядках онибудут вести себя в высшей степени достойно, можете не сомневаться, они всегдаподчиняются обстоятельствам. Сейчас они бессовестные негодяи. И все это не отних самих, причина не в них. В чем же, спрашивается?

Этот юродивый сброд с закатившимися глазами больше всего ненавидит разум.Какой-нибудь недоучившийся студент, но который держит нос по ветру, врывается ваудиторию профессора, избивает его, запрятывает в тюрьму и садится на егоместо. Молодой врач обвиняет старого, который ему мешает: оказывается, тот непоздоровался с прачкой. Так же действует и мелкий чиновник: чем раньше он былпокорнее, тем больше наглеет перед верховными судьями королевского парламента.Пусть подчинятся ему и провозгласят новое право — от имени единой нации,единство же она обретет лишь после отмены мышления. Так бывало и раньше.Поэтому же их жены пляшут на улицах в одной сорочке.

Председателя суда в Тулузе чернь убила. Сначала баррикады, потом убитогосудью тащат на виселицу, где уже болтается чучело короля. Верховный судьяпротивился низложению короля, поэтому они повесили и его за компанию. ПоследнийВалуа был человек слабый и несчастный, его не раз толкали на преступления. Ивсе же перед концом его жизни ему выпала на долю высокая честь — статьненавистным не из-за всего содеянного им зла, а только из-за вражды одичавшихмасс к разуму и человеческому достоинству, и даже сделаться символом этихкачеств, как ни мало был он для этого пригоден.