Когда герцог де Жуайез увидел, что все пропало, он кинулся вместе со своимбратом, господином де Сен-Совером, в самую гущу схватки и погиб, как тогожелал. Он был всего лишь фаворитом и начал свою карьеру не слишком достойно. Нокогда он столь возвеличился, гордость подсказала ему, что хоть умереть надо сдостоинством.

Не успел он вздохнуть в последний раз, как все его войско разбежалось.Гугеноты преследовали врага еще на протяжении двух-трех миль: каждый гналсяза намеченным им прекрасным рыцарем, надеясь пообчистить ему карманы, захватитьего в плен и вернуть свободу только за хорошие денежки. На поле боя осталисьдве тысячи убитых, почти сплошь католики, а так оно было пусто. Убитыевалялись среди лошадей и оружия, все это было набросано грудами, но этихолмики образовались сами собой, без человеческого умысла, как образуютсядругие холмики, состоящие из песка и травы. Среди песка, травы и убитых бродиткакая-то одинокая согбенная фигура и вглядывается в лица; вот она нашла,узнала, пошатнулась от боли и опять жадно вглядывается в густеющих сумерках,под низкими тучами.

В Кутра, в верхней зале «Белого коня», победители обедали, а внизу на столележали тела герцога Жуайеза и его брата. Король Наваррский вернулся, откуда —неизвестно; в суете победы его еще никто не хватился. Его штаб-квартираоказалась переполненной ранеными пленными, и он пошел в гостиницу; тутнекоторые заметили, что глаза у него красные. Сначала он преклонил колено передтелами обоих побежденных; затем сделал над собой усилие, принял веселый вид ипоспешил наверх, чтобы отпраздновать вместе с теми, кто смеялся и пировал,великую удачу. Никогда еще ревнители истинной веры не одерживали такой победы,даже во времена господина адмирала, и его старые соратники были с этимсогласны. Когда вошел король Наваррский, все вскочили со скамей, что есть силызатопали, а потом затаили дыхание, чтобы воцарилась полнейшая тишина.

Генрих, смеясь, подбежал к ним и воскликнул: — Пока это не вечная жизнь, еемы еще не завоевали, но завоевали земную! — Он схватил самую большую чашу иперечокался со всеми другими чашами, которые ему протягивали его храбрыекомандиры. Затем воины принялись уничтожать все, что было нагружено, наваленона огромных блюдах, и Генрих не отставал от них. Громко рассказывали они освоих славных делах в этом бою, а Генрих — о своих, голосом звонким, как труба.В длинной зале воздух был спертый от дыма факелов, чада плиты и горячего потасолдат. Вся их кожаная одежда была покрыта темными пятнами — то ли их кровь, толи кровь убитых врагов? «Я вижу вас, — вы же не видите, что я плакал… Нодовольно уж грустить о моих единоплеменниках, которых мне самому пришлосьприкончить, а ведь они могли бы впоследствии преданно мне служить. Вон свисаютс потолка их знамена — все, что от них осталось. Это хорошо, но знамя короляФранции я не возьму себе, и я не хочу, чтобы оно лежало внизу на столе, пока янаверху пирую, Это — нет, клянусь», — говорил он себе, в то же время веселорассказывая своим сотрапезникам о том, как он сражался.

Валуа стоит с остатками своего войска на берегу Луары и прикрывает своекоролевство. «Я не причиню тебе вреда, Валуа, ведь я сражаюсь за твоекоролевство. Нам еще нужно покончить с Гизом, мы оба это знаем. Пусть теперьгонит немецких ландскнехтов обратно в Швейцарию, а ты, мой Валуа, вместо неговойдешь победителем в свою столицу. Ибо я не причиню тебе вреда, мы понимаемдруг друга».

Сказано — сделано, и на другой день Генрих сел на коня, решив через всюГиеннь проехать в Беарн; его сопровождал конный отряд с двадцатью двумяотнятыми у врага знаменами, он вез их в дар графине Грамон. Он вел себяромантически, все видели это. Вместо того чтобы закрепить победу и разбитьсамого короля, он отдался своим чувствам и повез захваченные им пестрыезнамена, желая сложить их к ногам своей подруги. Это вызвало у вчерашнихпобедителей великое разочарование; даже в измене обвиняют Генриха иноземныепротестанты, которым тем легче говорить, чем дальше они от этогокоролевства.

И вот он прибыл, а на лестнице своего замка, вся в белом, осыпаннаяжемчугами, стояла фея Коризанда; такой сказочной он видел ее только в своихгрезах. Все знамена были развернуты и склонились перед нею; затем, как будтотолько теперь он стал этого достоин, Генрих поднялся к ней и, взяв ее за руку,увел в замок. Она же не находила слов, чтобы выразить свое счастье. Таксчастлива была его муза, что забыла обо всем, кроме его победы и его великогопути. Она позабыла и горечь и собственные притязания, ее доверие было полнокротости. По-матерински жалела его, радовалась, что он вознагражден за своитруды, а надо бы ей пожелать, чтобы они продолжались (как оно потом ислучилось). Пока счастье еще зыбко, не проходит и время музы; нынче же для неерадостный день.

Moralite

Imperceptiblement il avance. Tout le sert: et ses efforts et les effortsdes autres pour le refouler, ou le tuer. Un jour on s’apercoit qu’il est fameuxet que la chance le designe. Or, sa vraie chance c’est sa fermete naturelle. Ilsait ce qu’il veut: par cela il se distingue des indecis. Il sait surtout cequi est bien et sera admis par la conscience des hommes ses pareils. Cela lemet franchement a part. Personne parmi ceux qui s’agitent dans cette ambiancetrouble n’est aussi sur que lui des lois morales. Qu’on ne cherche pas plusloin les origines de sa renommee qui ne sera plus jamais obscuree. Lescontemporains d’alors et de quelques autres epoques, ont pour habitude des’incliner devant tout succes, meme infame, quitte a se recuser aussitottraverse ce passage ou soufflait un vent de folie. Par contre, les succes deHenri n’etaient pas pour humilier les hommes, ce que n’evitent guere la plupartdes chefs heureux. Ils devaient plutot les rehausser dans leur propre estime.On ne voit pas d’habitude l’heritier d’une couronne, que le parti dominantrepudie violemment, gagner a sa cause par des procedes d’une honnetetepathetique, le roi meme que force lui est de combattre. Combien il voudraitaider ce roi, au lieu de devoir le diminuer, lui et son royaume. Il a eu sesheures de faiblesse et la tentation d’en finir ne lui est pas restee inconnue.Cela le regarde. A mesure qu’il approchait du trone il a fait comprendre aumonde qu’on peut etre fort tout en restant humain, et qu’on defend les royaumestout en defendant la saine raison.

Неприметно движется он вперед. Все служит ему: и его усилия и усилия других,желающих низвергнуть его либо убить. Настанет день, когда все увидят, что онпрославлен и отмечен удачей. Но его истинная удача — в прирожденной твердостихарактера. Он знает, чего хочет: этим-то он и отличается от людейнерешительных. Главное же — он знает, что хорошо и будет одобрено совестью егоближних. Это явно ставит его выше других. Ни один из мечущихся, подобно ему, втуманной действительности не уверен столь твердо в своем знании нравственныхзаконов. Незачем искать других причин для его славы, которая более уже непомеркнет. Его современники, а также люди иных эпох привыкли склоняться передлюбым успехом, даже подлым, чтобы затем тотчас отвернуться, едва будет пройденоущелье, где на них подуло ветром безумия. Напротив, Генрих не стремился черезсвои успехи унизить других, чем грешит большинство удачливых вождей, меж темкак этим успехам надлежало бы скорее возвышать человека в его собственноммнении. Редко увидишь, чтобы наследник престола, которого господствующая партиястоль яростно отвергает, мог бы деяниями, преисполненными самой возвышеннойчестности, склонить на свою сторону самого короля, хотя поневоле приходится сним бороться. И как хотел бы он помочь этому королю, а не быть вынужденнымумалять его славу и его королевство! Однако бывали и у этого наследника минутыслабости, соблазн все бросить и ему не остался чужд. Но это его дело. По меретого как он приближался к престолу, он показал миру, что можно быть сильным,оставаясь человечным, и что, защищая ясность разума, защищаешь игосударство.