Таковы его чувства — в них были и восторг и отчаяние. Ибо ближе всего котчаянию восторг, он заимствует у отчаяния самое лучшее. Так бывает вмолодости. Зрелость удаляется от истоков чувств и забывает их. Кто сохранит кним близость, будет жить и станет человеком, как стал им Генрих, корольНаваррский, а впоследствии — король Франции и Наварры.

Просыпаешься, смотришь — опять день. Поскорее бы уж он прошел! Чем егозаполнить? Что придумывают другие люди, для которых ночные часы не главное вжизни? Они же деятельны, их разнообразные труды и усилия не менее значительны,чем труды любви, и достигают тех же глубин, что и сон. Вот герцог Гиз идет вмонастырь Сен-Жермен-л’Оксерруа, который находится между замком Лувр и улицейЗасохшего дерева. На этой улице живет адмирал Колиньи, в замок он наведываетсячастенько, ездить надо мимо монастыря. У решетчатого окна кто-то ждет еще совчерашнего дня, кто-то неутомимо подстерегает его, притаившись за прутьямирешетки.

Пусть Карл Девятый говорит: «Мой отец Колиньи». Сегодня он будет ждатьнапрасно. Нынче двадцатое число. За решеткой кто-то подстерегает. Гиз играет сКарлом в мяч, и в своих мыслях, которые таятся под маской этого ясного игордого лица, он произносит слово «подстерегает». Он уверен, что дворецкий,который служит ему, еще вчера спрятал кого-то в монастыре. Рядом с этимчеловеком стоит прислоненное к стене ружье, а человек подстерегает.

Мадам Екатерина не появляется, у ее дверей — и внутри и снаружи — часовые.Опираясь на палку, она неслышно переходит от одного к другому. Каждому оназаглядывает снизу в лицо, и солдат, поверх ее головы, неподвижным взглядомвперяется в пустоту. «Подстерегает», — думает Гиз. Думает о том, что за оконнойрешеткой в жилище каноника, его старого учителя, все готово. Дворецкого досталодин родственник, оружие — другой, и на время выпущен приговоренный кповешению, который там подстерегает… Подстерегает.

Того же двадцатого числа на театре давалось представление с участием короляФранции и в присутствии всего двора. Справа рай, слева ад, как оно и должнобыть, врата рая охраняли три рыцаря — Карл Девятый и оба его брата, никогда ещемежду ними не наблюдалось такого единодушия. В аду же черти и чертенята велисебя глупо и непристойно. Задний фон изображал Елисейские поля с двенадцатьюнимфами. И все было бы в порядке, но гораздо драматичнее, когда в миреначинается беспорядок, и вот кучка странствующих рыцарей решила взять райприступом. Однако Карл и его два брата победили рыцарей и загнали их в ад.Кстати, у тех были бороды клином и грубые колеты.

«Марго! Нельзя ли нам удалиться отсюда, уже давно пора мне тебя раздеть,твое тело пылает».

А Гиз думает: «Подстерегает. Висельник Моревер подстерегает. Мой каноник,который ненавидит великого протестанта, и мой дворецкий, которого топтал ногамиКонде, — подстерегают».

«Я король Франции и охраняю рай, — думает Карл. — А вас, бородки и грубыеколеты, — в ад, к чертям! Правда, к вашей вере принадлежат и мой зять и даже,мой отец! Но все, что здесь происходит, — это просто так, я на театре играю.Моей широкой груди может позавидовать сам Юпитер, и мои ляжки можно сравнитьтолько с ляжками Геркулеса».

Но вот с неба спустились Меркурий и Купидон, они сошли по радуге, светпадал на нее из-за облаков, и она имела самый естественный вид. Эти богипоявились не только чтобы показать, как искусно действуют машины, но и длятого, чтобы мог начаться балет. По их просьбе три райских рыцаря вывели нимф насередину залы. Выступление этих бессмертных существ, которые были, впрочем,обыкновенными актрисами, продолжалось больше часа; и все это время бородки игрубые колеты были вынуждены оставаться в аду и выслушивать тупыенепристойности рыжих чертей.

«Марго! Давай сейчас же удалимся отсюда, ибо давно пора мне тебя раздеть,твое тело жжется».

Подстерегает за переплетом решетки, подстерегает за спинами охраны!

«Марго! Давай уйдем!»

Подстерегает.

«Я, король, сильнее всех. В заключение мы поднимаем всех нимф на воздух, исамую тяжелую поднимаю я сам».

Подстерегает.

И пусть еще день пройдет, и они, соревнуясь перед дамами, нарядятся дляновых игр и зрелищ еще роскошнее и причудливее, Наварра турком, а Гиз, можетбыть, даже амазонкой — после этого все-таки настанет, наконец, двадцать второе,пятница, а уже с девятнадцатого в комнатке каноника, между улицей Засохшегодерева и Лувром, некто подстерегает.

Пятница

Адмирал Колиньи, он же Гаспар де Шатильон, был человеком столь влиятельным ипочитаемым, что никогда не выходил один. Всю свою жизнь он был окружен полками,которыми командовал, или сидел в совете, если не как фаворит королей, то какмятежник, бунтовавший против них. Теперь Карл Девятый стал называть его отцом,поэтому одни особенно жгуче возненавидели его, другие стали опасаться за егожизнь, но не так уж сильно. И когда он в эту пятницу направлялся ранним утром вЛувр, они окружили его, и их тела сомкнулись вокруг него живою стеною. Господинадмирал на тайном совещании говорил с королем о деньгах: речь шла о жалованьенемецким ландскнехтам — им задолжали еще за прошлую войну, которую Карл иКолиньи вели друг против друга.

После совещания король пошел играть в мяч, и господин адмирал проводил его.Он присутствовал при том, как король начал партию с собственным зятем господинаадмирала и третьим игроком — это был Гиз, бывший враг, теперь помирившийся сКолиньи по соизволению короля. Затем господин адмирал простился и по пути наулицу Засохшего дерева стал читать письма. И вот случилось так, что егодворяне, не желая ему мешать, несколько поотстали, и вокруг него образовалосьпустое пространство. Никем не прикрытый, переходил он площадь передСен-Жерменским монастырем. Раздался выстрел, за ним второй. Первый выстрелмедной пулей раздробил господину адмиралу указательный палец, вторым он былранен в левую руку.

Господин адмирал не уронил себя — он не обнаружил особого волнения. Своимрастерявшимся спутникам он указал окно, на решетке которого еще висела прядкадыма. Двое дворян бросились туда, но за домом уже раздался топот скачущейгалопом лошади. Третьего дворянина господин адмирал отправил к королю, чтобыдоложить о происшедшем. Игра в мяч еще не кончилась, но Карл Девятый тут жеудалился. Он был взбешен и напуган. — Убийца поплатится, — сказал он. —«Неужели мне никогда не дадут покоя?» — хотел он еще добавить, но у негостучали зубы, хотя герцог Гиз и другие услужливо заверяли его, что это,бесспорно, стрелял сумасшедший.

Оба дворянина вернулись к господину адмиралу; он ждал их на том же месте.Задыхаясь, они рассказали, что негодяй ускользнул от них, скрывшись взапутанных переулках, и теперь уже далеко отсюда. Однако они успели узнать —это некий господин де…

— Стойте! — остановил их господин адмирал. — Никаких имен! Я чувствую, чторанен тяжело, может быть, я умру. И я не хочу знать того, кого, по человеческойслабости, мог бы в свой смертный час возненавидеть.

Одни поддерживали его на пути домой, ибо он был бледен и терял много крови.Другие, следовавшие позади, шептались о покушении: ведь обстоятельства дела ещене выяснены.

Убийца-то сначала забрался под кровать к Гизу, он его хотел убить. Зачем жепонадобилось потом стрелять в его злейшего врага? Горе нам, если тут замешанГиз — а он, наверное, замешан.

— Да свершится воля господня, — сказал, придя домой, на улицу Засохшегодерева, господин адмирал своим людям, которые при виде его до смертиперепугались и бросились на колени.

Амбруаз Паре был искусным хирургом и к тому же ревнителем истинной веры.Укрепив своего пациента и самого себя упованием на господа, он началдействовать со всем присущим ему умением. Трижды пришлось ему резать, пока онне отнял раздробленный палец. Господин адмирал не мог не испытывать ужаснойболи. Поэтому, несмотря на терпение и душевную бодрость, его телесная природане выдержала. Когда король Наваррский и принц Конде подошли к кровати, онсначала не в силах был говорить. И посетители успели рассказать ему все, чтоони узнали, ибо это было уже известно и двору и всему городу. Нагая истина самасобой вынырнула из колодца и помчалась по уличкам еще более стремительнымгалопом, чем убийца на своем буланом коне. А убийца подкуплен Гизом.