В последний раз послал Валуа к нему своего второго фаворита Эпернона, откоторого еще ожидал услуг и даже любви. В те времена Жуайез для него— уже ничто, а ведь он когда-то называл его своим сыном, дал ему герцогство исестру королевы в придачу. Есть слабые люди, которые не цепляются за тех, ктоот них уходит: напротив, они отстраняются сами, быстро и неудержимо. И еслибы изменник даже захотел, он уже не смог бы загладить свой проступок. Егоуже принесли в жертву, а он еще ничего не подозревает. Жуайез по-прежнемублестящ, весел, полон гордости за свою превосходную армию, которая растет скаждым днем, и в ней больше знатных имен, прославленных гербов, дорогихлошадей и кольчуг из чистого серебра, чем в каком-либо королевском войске; ивести ее должен двадцатипятилетний молодой человек, избранник счастья.
Король улыбается ему, а сам думает: «Важничай, пока еще не поздно. Наваррасильнее вас. Я знаю это из первых рук, ибо его дорогая супруга — моя роднаясестра и она охотно выдала мне его тайны. Она хочет, чтобы я помог ей деньгамии людьми против ее возлюбленного повелителя, которого она ненавидит,— только я могу понять такую ненависть. У нас в жилах течет одна кровь. Япоступлю правильно, если не буду давать Наварре передохнуть, но и Лиге тоже.Буду по очереди посылать свои войска против обоих, и даже с теми жемаршалами: то Матиньона, то Майенна. Охотнее всего я бы послал Гиза, чтобыНаварра его разбил; к сожалению, Гиз хитер. Он предпочтет прогнать немцев,черт бы его побрал! Но по крайней мере до Наварры он не доберется: я нежелаю, чтобы с моим другом Наваррой случилась беда. И не хочу также, чтобыбыло уничтожено мое войско. Все это перепуталось у меня в голове; но это ихвина, а не моя».
Так размышляя, несчастный король посылал своих маршалов то против Лиги, топротив кузена Наварры. Наварре он охотнее стал бы помогать, чемпротиводействовать, но именно сейчас, когда все так запуталось, он вынуждендопустить, чтобы Наварру отлучили от церкви — для протестанта случай небывалый.Генрих отвечал воззваниями, которые расклеивались на стенах домов в Риме, этомгороде папы, и папа дивился на него, и о нем говорил весь христианский мир.Бедняга король скорее хотел бы ослабить Лигу, а не усиливать ее, и все-таки,неведомо как, заключил с ней новый договор. Когда Генрих услышал об этом всвоем Нераке, он просидел один всю ночь, не сомкнув глаз.
Он погрузился в мысли о том, что теперь надвинулось и было так женеотвратимо, как наступление утра. Это была война, поистине война засуществование, уже не бодрящие, предварительные маневры, а последнее свершение,во всей своей глубочайшей суровости. Опершись головою на руку, при светедогорающих свечей, он еще раз окинул взором все пережитое, перед ним прошли еговеселые маленькие победы, быстро забывавшиеся поражения, долгие переездыверхом, непокорные городки, мятежные подданные и то, от чего он так худел иуставал, — десять лет трудов и усилий.
Все это было и прошло: Генрих увидел перед собою завершение — в образебесчисленных армий, извивающихся подобно длинному червю, который охватывал всюземлю. Убей его или смирись, иначе тебе конец. Только ты, только против тебяони вооружились, иначе они бы уж давно снюхались и уладили свои дела, — толькоты им мешаешь. Не суждено тебе мирно унаследовать престол, сначала должны лечьдесятки тысяч трупов. Я сам завалю ими мое королевство!
«Кузен Валуа не сдержал своего слова, да я и не ждал, что он сдержит. Онбудет покоряться Лиге, пока та его не убьет. После своей победы она сделает этонаверняка. Кузен Валуа, ты надеешься на то, что я разобью и тебя и Лигу? Да, вэтом и твое спасение и мое. Твоя неверность укрепила наш союз. Опаснаяневерность! Безнадежный союз! Как бы я хотел умолить господа бога моего, чтобыон отвел от меня это испытание или чтобы оно было уже позади и я бы толькособственным телом прикрывал мою землю, мое королевство!»
Это испытание пришло к тридцатичетырехлетнему королю поздним летом, однаждына рассвете, в час величайшей усталости, после ночи, проведенной без сна. Всесвечи догорели. И тут же в окнах забрезжило утро, а Генрих увидел, что усы унего наполовину поседели.
Радостный день
Генрих не считает себя трагической фигурой, поэтому он не стоит на виду увсех, в центре событий. Действуют другие и воображают себя важными лицами.Например, Гиз, он желает быть победителем немецкой армии, которая идет изШвейцарии на помощь гугенотам; однако для славы он до сих пор выиграл слишкоммало сражений. И молодой маршал Жуайез радуется, точно ребенок, намереваясь сосвоими отборными рыцарями разбить короля Наваррского, — только вот посидитнемного в одном из взятых им по пути городов и после жирной жизни при дворе ивсяких излишеств немного полечится. Налегке и с очищенным желудком долженполководец выезжать в ратное поле.
Не только этот новый противник поджидал короля Наваррского: старик Бирон,тот самый, который был его злейшим врагом в дни мелкой борьбы Генриха насобственной земле, — Бирон оказался тут как тут. Тогда король Наваррский сменилпровинцию Гиеннь на провинцию Сентонж, ибо его спасение состояло в том, чтобынаступать: перенести войну на север, угрожать Парижу, только бы Фама всегдалетела, трубя, впереди. Старичку Бирону вздумалось напасть на некий остров, онназывался Маран и лежал неподалеку от берега океана; Генрих заранее расписалего своей подруге Коризанде самыми пленительными красками. Полоса воды,окружавшая этот чарующий остров садов, весьма некстати переходила в болото, внем-то и завязло войско противника. Бирону пришлось снять осаду, сам он былранен, а деньги, полученные от двора, все вышли. Да и откуда их было взять? Какмог король, проматывавший со своими фаворитами все, что оставалось от податей иналогов после того, как ими в достаточной мере поживились воры и священнаяЛига, как мог такой государь содержать одновременно еще три-четыре армии? ИБирон первый не получил денег. Кое-что удалось перехватить Генриху, правда,всего несколько тысяч экю, но это решило поражение маршала, ибо его наемникиразбежались.
Попутно Генрих отделался и от своего кузена Конде: уж слишком резок былконтраст между успехами Генриха и неудачами, которые терпел в то же самое времяего соперник! Победа, одержанная Генрихом на острове, склонила на его сторонуупрямых протестантов из Ла-Рошели, которые, не будь ее, охотно предпочли быиспытанного и верного протестанта и посредственного вождя Конде. А теперьмногочисленные промахи их единоверца стали особенно очевидны. И в самых строгихдомах люди, вспоминая о нем, неодобрительно покачивали головой. Впервые надним посмеялись в Неракском замке, и Конде этого не простил.
Когда Жуайез наконец облегчился и поехал в ратное поле, настала его очередь.И тут при столкновении с самой большой и хорошо вооруженной из королевскихармий, в открытом поле, в день решающей битвы, Генрих уже становитсятрагической фигурой. Он становится даже чем-то большим; борцом за веру пообразу и подобию библейских героев. И все сомнения людей исчезают. Ведь онсражается уже не ради земли или денег и не ради престола: он жертвует всем радиславы божьей; с непоколебимой решимостью принимает сторону слабых и угнетенных,и на нем благословение царя небесного. У него ясный взор, как у истинного борцаза веру. А все эти слухи о его любовных похождениях, сумасбродных проделках иравнодушии к религии — все это неправда. Ты наш герой и воин, ты избранникбожий, мы поспешаем к тебе.
Так притекали к нему люди отовсюду и, уже заранее окрыленные его славой, ещебольше воодушевлялись, увидев воочию, какой он простой и добрый. Своими рукамирыл он окопы, ел стоя, спал в доспехах и — смеялся. Ради этого смеха людиоставались с ним — были деньги или их не было, было чем закусить илиприходилось поститься. Даже своих пасторов умел он развеселить, а по ночамбудил капитана Тюрена и капитана Роклора, и все сидели, прислушиваясь, держафитили наготове.
— Сир! Какой толк в том, что мы бодрствуем ночью и враг нас не застанетврасплох? Ведь днем вы рискуете своей драгоценной особой, как будто не от васвсе зависит: не таясь, переходите вброд болота, а кругом падают пули и взлетаютбрызги.