— В самом деле? — спросил Карл, словно сбросив с себя огромную тяжесть. —Ну, тогда я уж одному тебе признаюсь: вовсе я не сумасшедший. Но у меня нетдругого выхода. Подумай, ведь моя кормилица — гугенотка, и я с детства знаюваше учение. А д’Анжу хочет меня убить. — Он заверещал, выкатывая глаза, словноперед новым припадком безумия — настоящего или притворного. — Но если я умру,отомсти за меня, Наварра, за меня и мое королевство!

— Мы ведь действуем с тобою заодно, — настойчиво подчеркнул Генрих. — Еслибудет нужно, ты сделаешься безумным, а я шутом, ведь я в самом деле шут.Хочешь, покажу фокус? Превосходный фокус? — повторил он с некоторойнерешительностью, ибо втайне не был уверен, что его затея кончитсяблагополучно. Стоявший позади Карла похожий на крепость шкаф — перекладины,пушечные ядра черного дерева, железные скобы — приоткрылся. Только Генрихзаметил это и тотчас узнал высунувшиеся оттуда лица, взглядом он приказал имеще потерпеть. А тем временем начал перед носом у Карла производить рукамимагические пассы, какие обычно выделывают ярмарочные фокусники и шарлатаны. —Ты, конечно, полагаешь, — заговорил он особым, напыщенно хвастливым тоном,присущим подобным людям, — что тот, кто умер, мертв. Но не мы гугеноты. У насдело обстоит не так плохо. Успокойся же, августейший брат мой! Вы перебили вЛувре восемьдесят моих дворян, но первые два уже успели ожить.

Он, стал водить руками сверху вниз вдоль шкафа, выворачивая все десятьпальцев, и притом на некотором расстоянии от дверок, чтобы не сказаться слишкомблизко к чуду, которое должно было сейчас произойти. Отступил и Карл, лицо еговыражало недоверие и страх.

— Изыдите! — наконец воскликнул Генрих. Шкаф широко распахнулся, и в тот жемиг д’Обинье и дю Барта уже валялись в ногах у Карла. Все это произошлонастолько быстро, что Карл не успел издать первый вопль вновь овладевшего имбешенства; поэтому он промолчал, хмуро разглядывая воскресших. А они лежали наколенях, туловище одного было наполовину короче туловища другого; оба прижималик груди ладони, как приличествует бедным изгнанникам, дерзнувшим возвратитьсяиз тех краев, откуда нет возврата. Оба одновременно проговорили глухим голосом:— Простите нас, сир, что мы оставили царство Плутона! Окажите снисхождение инекроманту, который нас вызвал оттуда!

На этот раз Карл решил отменить очередной приступ безумия. Он сел и заявил:— Вас еще тут не хватало! Ну, раз уж так вышло, вставайте, но что же мне с вамиделать? Какая мерзость! — На самом деле это был трезвейший миг в его жизни;все, что свершено и что еще должно свершиться, мучило его, отталкивало своейнизостью, как это видно и на его портрете: король из угасающего рода, белыйшелк, взгляд искоса, говорящий о пресыщении и подозрительности, но одна ногаотставлена, как в балете. И вот Карл Девятый слегка повертывает руку ладоньюкверху: этим движением он всем дарует свободу.

И они сейчас же ею воспользовались. Дю Барта направился к двери и отпер ее.Д’Обинье кивнул на одно из окон, в которое уже вливался дневной свет: — Нашесчастье, что ночью оно стояло открытым и здесь никого не было.

Дю Барта быстро возвращается: он перед тем выглянул за дверь. Она тут жеснова отворилась.

Свидание

Дверь отворилась, она широко распахнулась, и вошла королева Наваррская,мадам Маргарита Валуа. Марго.

Ее брат Карл сказал: — А вот и ты, моя толстуха Марго! — Генрих воскликнул:— Марго! — Первым, непосредственным чувством обоих была радость. Вот она,Марго, все же не погибла, хотя открылось столько засад, столько преступныхзамыслов, и в ней все та же утонченная красота и тот блеск, к которому до этойночи как будто стремилась жизнь. Невзирая на радость, Карл и Генрих невольносодрогнулись: «А я не был с ней в минуту опасности! Но что это? Она выглядиттак, словно ничего не произошло».

А был у нее такой вид потому, что она успела смыть немало крови и слез нетолько со своего лица, но и с тела и уж потом появилась здесь всеребристо-сизом и розовом наряде, подобном утренней заре, и в жемчугах,мерцающих на ее нежной атласной коже. И стоило это немалого труда! Ибо на нейтолько что лежал, вцепившись в нее, охваченный смертным ужасом умирающийчеловек. Другие, уже будучи на краю гибели, бросались к Марго с мольбой, видя вмолодой королеве последнюю надежду, и от отчаяния рвали на ней в клочьярубашку, и даже ее прекрасных рук не пощадили, впиваясь в них ногтями, которыеот страха стали острыми, как у зверей. Какой-то обезумевший придворныйвознамерился убить ее самое, лишь потому, что яростно ненавидел еевозлюбленного повелителя. — Наварра дал мне пощечину, за то я убью самоедорогое для него существо, — хрипел капитан де Нансей где-то близко, совсемрядом с ней; он было схватил ее, вытянув когтистую лапу и решив, что уж теперьжертва не уйдет. У Марго все еще стояли в ушах его свирепые слова, она ощущалаего жадное дыхание и просто понять не могла, как ей удалось спастись от него вее комнате, набитой людьми. Ибо даже позади кровати лежали они, катались пополу, вопя от боли, или вытягивались, онемев и оледенев навек. Все это неслаМарго в своей душе, а казалась при этом безмятежной, как молодое утро; но тоготребовали приличия и присущее ей самоутверждение: «Мой повелитель должен менялюбить!»

Она попыталась взглянуть Генриху прямо в глаза, но это почему-то оказалосьнеобыкновенно трудным. И не успели их взгляды встретиться, как она невольноотвела свой. Впрочем, уклонился и он и тоже посмотрел мимо нее. Ради бога, какже так? Не может этого быть! — Мой Генрих! Моя Марго! — сказали обаодновременно и двинулись друг к другу. — Когда же мы расстались? Разве так уждавно?

— Я, — сказала Марго, — лежала в постели и решила заснуть, а тыподнялся.

— Я поднялся и вышел с моими сорока дворянами, которые окружали наше ложе.Я собирался сыграть с королем Карлом партию в мяч.

— Я же, мой возлюбленный повелитель, решила заснуть. А вот вышло так, чтоменя всю залили кровью и слезами — и сорочку и лицо. Даже предсмертный потумирающих падал на меня. Все это сделали, увы, наши люди. Они всех твоихперебили, а так как я больше всех твоя, то лучше бы и мне умереть. Но все-такия явилась к тебе, хотя мне пришлось переступать через мертвых, и вот как мысвиделись!

— Вот как мы свиделись, — повторил он с глубокой печалью и сдержал себя,чтобы тут же не пошутить. А она почти надеялась на это. Такого мальчишкуужасное особенно смешит. «Впрочем, нет, — вспомнила она, — здесь ведь я самавоплощаю в себе весь ужас…» — Я твоя бедная королева, — не сказала, а дохнулаему в лицо Марго. Он кивнул и прошептал:

— Да, ты моя бедная королева, ты дочь женщины, которая убила мою мать.

— И ты слишком сильно любил меня, слишком сильно любил.

— А теперь эта женщина убила всех моих людей.

— И ты уже совсем не любишь меня, совсем не любишь.

Тут он готов был раскрыть объятия, захваченный одним ее голосом, так как онне смотрел на нее, его глаза были опущены. В душе он уже раскрыл их; он толькождал одного ее слова, легчайшего движения, но ничего не последовало. У нее былотакое чувство, что нет, она не может, не должна, или что этого недостаточно.«Неужели я потеряла его?» — Марго отошла, скользнула рукой по лбу и затемпроговорила вслух, для всех:

— Я пришла к моему брату-королю. Сир, я прошу вас подарить жизнь несколькимнесчастным! — И она опустилась перед Карлом Девятым на колени не без соблюдениядолжного церемониала: горячая мольба просительницы, но облеченная торжественнойчопорностью, следовать которой государи должны уметь всегда. — Сир! Даруйте мнежизнь господина Лерана, он вбежал ко мне в комнату, весь исколотый кинжалом иокровавленный, когда я еще лежала в постели, и из страха перед убийцами охватилменя руками так крепко, что мы упали за кровать. Даруйте мне также жизнь вашегопервого дворянина де Миоссена, человека в высокой степени достойного, игосподина д’Арманьяка, первого камердинера короля Наваррского!

Она сказала это, следуя до конца всем правилам этикета, хотя Карл и перебилее. Разве он не обрадовался тому, что она уцелела? Да, но тут же им овладелобезграничное отвращение ко всему происходящему. И во время этого свидания междуГенрихом и Марго он ничего не замечал, ничего, кроме отвращения, не чувствовал.Они жили в своем мире, Карл в своем. И вдруг он понял, что кому-то от негочто-то нужно: его сестре, она следит за ним, она шпионит, а потом все донесетматери — какие слова он сказал да какое у него было лицо! Поэтому он делаетдругое лицо, он заставляет себя побагроветь — это он может; жилы на лбу у неговздуваются, он изо всех сил свирепеет, вращает глазами. Затем начинаетсяподергивание конечностей, головы, скрежет зубов, и, когда все подготовлено,он рявкает.