Гаваре, так звали этого человека, побледнел, он не знал, как быть, иволей-неволей спешился. Король Наваррский вскочил в седло и сейчас же, осмотрелпистолеты; у одного курок был взведен.
— Гаваре, — сказал он, — я знаю, что ты хочешь меня убить. Но сейчас я саммогу тебя убить, если захочу. — И тут он выстрелил в воздух.
— Сир, — ответил Гаваре, — ваше великодушие всем известно! Вы не отниметеу меня лошадь, она стоит шестьсот экю.
Об этом королю Наваррскому уже было доложено: убийце подарили коня за то,чтобы он убил короля. Генрих повернул лошадь и поехал галопом в местечко Гонто,где и сдал ее, а своему офицеру приказал как-нибудь отделаться от этогонегодяя. Негодяй же затем вернулся в лоно католической церкви. Когда он, радихорошего коня, согласился убить короля Наваррского, он выдавал себя запротестанта, на самом же деле не был ни тем, ни другим. Но он принадлежал кособой породе людей: такие люди ненавидят Генриха, он сразу это чует, ипостепенно придет к выводу, что мстить им бесполезно. Не успеешь отделаться отодного убийцы, как уже наготове другой.
Этот был только первым.
Фама
Не заставил себя ждать и второй, теперь это был испанец; угадать, откуда онявился, было нетрудно. Он косил, широко зияли задранные ноздри, лоб припух —словом, отнюдь не красавец. Этот Лоро, как он себя называл, предлагал выдатькоролю Наваррскому одну пограничную крепость; на самом деле его целью былоподобраться как можно ближе к королю, что, однако, ему не удалось. Те жедворяне, которые защитили короля Наваррского от Гаваре, привели испанца наоткрытую галерею, окружавшую дворец в Нераке. Затем они выстроились в ряд, икаждый уперся одной ногой в стену, и Лоро пришлось говорить с королем поверхэтого живого барьера. А так как ему нечего было сказать и он ограничилсяжульническим враньем и в тот день и на следующий, то его пристрелили. Нелегкоубить человека, которого возносит судьба, уже мгновениями открывая ему свойлик. Эти два покушения показали больше, чем что-либо иное, насколько Генрихначал становиться силой.
Но он решил ограничить себя и не уехал со своей земли, а перепахал еекопытами своего коня из конца в конец, пока каждая кочка не стала принадлежатьему и приносить плоды. Города один за другим покорялись и отворяли свои ворота,люди завоевывались постепенно, не силой: брать приступом надо стены, не людей.Они поддаются воздействию добрых примеров, особенно, если вместо этого их моглибы просто-напросто повесить. Тогда до них доходит призыв быть разумными ичеловечными, к чему, впрочем, и стремится истинная вера. Сначала онипредпочитали сами лезть в петлю, но в конце концов многие поняли, в чем ихистинное благо, — пусть даже ненадолго, всего лишь для немногих поколений.
Новый наместник губернатора Гиенни не был врагом Генриха, да сейчас и несмог бы себе этого позволить. А Дамвиль, губернатор соседней провинцииЛангедок, был даже другом. Несокрушимо стояла у самого океана, посерединедлинной прибрежной полосы, крепость Ла-Рошель. Эта полоса тянулась вниз инаискось к югу: здесь большинство населения было за короля Наваррского: самыеразнообразные упования возлагало оно на него, и уповающих было великоемножество.
Обыкновенные люди звали его просто noust Henric и вкладывали в это оченьмногое: его ежедневные дела и труды, совершавшиеся у них на глазах вот ужемного лет, то, как он расходует деньги, как действует оружием, даже его образ —образ всадника на коне, в куртке из рубчатого бархата, его щеки, загорелые, каки у них, — его ласкающий, но твердый взгляд и короткую молодую бородку. Когдаон проходил мимо них, они чувствовали, что опасности, постоянно угрожавшие ихжизни, отступают и что мир в стране, который был всегда так шаток, делаетсяустойчивым. А остальные, ученые или просто люди с головой, нередко толковали отом, как вырос теперь духовно король Наваррский. И они начинали уверять, чтодух в нем жив, что ведет он себя отменно и добивается своих целей с большиммужеством. Из такого теста и были сделаны величайшие государи, уверяли они другдруга, и были искренне убеждены в этом — хотя и не без содействия канцелярииНаварры.
Ею руководил Морней, и в распространяемых им посланиях он утверждал, чтовласть его государя все более крепнет; поэтому все добрые французы начиналивзирать на Генриха с надеждой. У многих она появилась впервые — даже учужеземцев, — ибо Морней вербовал сторонников и в Англии. Из этих посланийЕлизавета и ее двор могли почерпнуть немало благоприятных сведений о ГенрихеНаваррском. А с другой стороны, по словам Морнея, едва ли можно ожидатьчего-нибудь путного от теперешнего короля Франции, да и от его брата, которыйпо-прежнему домогался руки королевы и находился именно сейчас у нее в гостях.Морней даже сам поехал в Англию — он один действовал решительнее всей своейпартии — и помешал-таки женитьбе Двуносого на английской королеве, но — лишь врезультате верной характеристики, данной им Перевертышу. Дипломатия не должнадопускать недоразумений. И если она действует правильно, то не отступает отистины.
Еще одно мнение стало известным: сначала — там, где оно возникло, а потом,переходя из уст в уста; оно распространилось все шире. Новый мэр Бордо будтовысказал эту мысль другому гуманисту:
— Постепенно становится совершенно ясным, что цель всех этих религиозныхвойн одна: расчленение Франции. — Прошли те дни, когда господин Мишель деМонтень беседовал в величайшей потайности с Генрихом Наваррским. Теперь онзаявлял обо всем этом вслух, и не только в библиотеке своего маленького замкаили в ратуше города Бордо, избравшего его мэром при решительной поддержкегубернатора. Он и писал о том же. В башенной комнатке его замка родилась целаякнига, все остальные гуманисты королевства читали ее и утверждались в сознании,что умеренность необходима, а сомнения полезны. И то и другое было им знакомо исвойственно, и все же оказалось бы пагубным, если бы гуманисты учились толькоразмышлять, а не ездить верхом и сражаться. Однако дело обстояло иначе. ДажеМонтень побывал солдатом; несмотря на свои неловкие руки, он по необходимостизанимался и этим ремеслом, иначе оно досталось бы на долю только безмозглым.Нужно знать твердо: лишь тот, кто думает, имеет право действовать, лишь он. Ачудовищное и безнравственное начинается по ту сторону нашего разума. Это уделневежд, которые становятся насильниками, из-за своей неудержимой глупости. И науме у них, и в делах — только одно насилие. Посмотрите, в каком состояниикоролевство! Оно приходит в запустение, оно превращается в болото из крови илжи, а на такой почве уже не могло бы вырасти ни одно честное и здоровоепоколение, если бы мы, гуманисты, не умели скакать верхом и сражаться. А уж это— наша забота. Положитесь на нас, мы не сойдем с коней и не сложим оружия. Наднашей головой, на самых низких облаках, с нами едут по стране и Иисус изНазарета и кое-кто из греческих богов.
Господин Мишель де Монтень, знавший себе цену, переслал с курьером королюНаваррскому свою книгу — она была переплетена в кожу, и на ней, был тисненныйзолотом герб Монтеня, хоть и на задней стороне обложки; а на переднейкрасовался герб Наварры. Такое расположение имело глубокий смысл, оно означало:«Фама на мгновение сделала нас равными. Все же вам, сир, я уступаюпервенство».
Но горделивый дар говорил и о большем. Эта книга была отпечатана в Бордо,откуда корабли в штормы и штили уходят к дальним островам. И, быть может, этакнига в конце концов уйдет еще дальше и сквозь века доплывет до вечности. Но,разумеется, сир, ей будет предшествовать ваше имя. Я желаю одного, так жеискренне, как и другого, ибо я ваш сподвижник, и точно так же, как вы,утверждаю в одиночестве, борьбой и заслугами, мои врожденные права. Сир, вы ия и — мы зависим от милостей фамы, а это участь немногих. Не может легкомысленноотноситься к славе тот, кто творит произведения, которые будут жить долго, илинадеется угодить людям своими деяниями.
Одно место в книге было подчеркнуто:
«Те деяния, кои выходят за границы обычного, приобретают весьма дурнойсмысл, ибо наш вкус противится всему, что хочет быть чрезмерно высоким, но ичрезмерно низкому противится вкус».