Генрих бросается на пол, он закрывает лицо рукавом и не видит, как старомутолстяку сносят голову.

Не увидел он также и того, как из соседнего дома выбежала женщина спосудиной в руках: она поставила ее под забившую струей кровь и стала жаднопить.

Когда Генрих опомнился, дверь в супружескую опочивальню была заперта. Маргозаперла ее.

Moralite

Trop tard, vous etes envoute. Les avertissements venant de toutesparts n’y font plus rien. Les confidences du roi votre beau-frere restentsans echo et les inquietudes de votre bien-aimee n’arrivent pasa vous alarmer. Vous vous abandonnez a votre amour tandis que lesassassins eux memes ne voient qu’en frissonnant de peur, autant que dehaine, approcher la nuit sanglante. Enfin vous la rencontrez, cettenuit-la, comme vous auriez fait une belle inconnue: et pourtantdeja M. l’Amiral avait succombe, presque sous vos yeux. N’est-cepas que vous saviez tout, et depuis longtemps, mais que vous n’aviez jamaisvoulu ecouter votre conscience? Votre aveuglement ressemblait enquelque sorte a cette nouvelle demence sujette a caution de Charles IX. Il l’аchoisie comme refuge. De votre cote vous vous etiezrefuse a l’evidence pour etablir votre alibi d’avance. A quoibon, puisque alors vous deviez tomber de haut et qu’il vous faudra expierd’autant plus durement d’avoir voulu etre heureux sans regarder enarriere.

Поздно, злые чары подействовали. Предостережения, идущие отовсюду, уже непомогут вам. Признания вашего шурина-короля и тревоги вашей возлюбленной нетрогают вас. Вы предаетесь любви, в то время как сами убийцы дрожат не толькоот ненависти, но и от страха, видя приближение кровавой ночи. Вы же встречаетеэту ночь, как будто она прекрасная незнакомка. Однако уже погиб г-н адмирал,почти у вас на глазах. Не правда ли, вы все это знали наперед, знали давно, новы так и не пожелали внять голосу своей совести? Ваше ослепление несколькопоходит на тот неизвестный доселе вид безумия, который овладел Карлом IX. НоКарл избрал его как прикрытие. Вы же со своей стороны не захотели признатьочевидность, желая заранее обеспечить себе алиби [12] . Какой в этом прок? Ведь через то вы обрекли себя нападение с высоты и впредь будете принуждены тем горше искупать свое желаниебыть счастливым, не оглядываясь.

V. Школа несчастья

Я не знал, что такое ад

Мысль, с которой он повалился на пол, первой пришла к нему, когда оночнулся. — Мой добрый учитель, — начал Генрих, словно тот еще был жив и мог емупомочь. И услышал ответ: — Я живу очень замкнуто, люди дают мне всякие мерзкиепрозвища и пишут их на дверях.

Эти слова, действительно сказанные когда-то, прозвучали у него в душе такотчетливо, что он невольно обернулся. Нет, Генрих один, супружеская опочивальнязамкнута, кругом притаилась тишина. Колокола замолкли, истошный крик и войвнизу на площади с восходом солнца куда-то отступил, и усердные труды людейкончились. Ничто не шевелилось, кроме мертвецов на достроенной виселице, онитихонько покачивались. Совершенно недвижима была высокая груда нагих трупов.Только псы бродили вокруг и лизали раны. А живые скрылись, именно те, кто ещетак недавно с особым удовлетворением и упорством показывали, на что ониспособны. Даже окна и двери своих домов они прикрыли ставнями.

Вторая мысль, которая пришла в голову очнувшемуся Генриху, была: «Моейбедной матери уже нет на свете, а ведь и она меня предупреждала». Он отошел всамый дальний угол комнаты и услышал ее речь так же отчетливо, как перед темречь своего учителя. И мать говорила: развратный дом, злая королева. И голосматери и самый тон ее звучали так, словно она обращалась к ребенку, еще совсемнаивному ребенку, задолго до всех этих событий. И особенно душераздирающедействовал на него именно этот мягкий, давно умолкший звук, потому что все,чего она боялась, сбылось, и к тому же более ужасно и жестоко, чем могла себекогда-либо представить при жизни бедная Жанна. «Ты умерла от яда, дорогаяматушка. Знаешь ли ты это? Потом был убит господин адмирал. Осведомлена ли тыоб этом? Убит и Ларошфуко, твой последний вестник, которого ты послала мне.Мертвы многие из тех, что служили тебе, и наши дворяне лежат на землебездыханные. Мы попались в западню, хотя ты меня и предостерегала, матушка. Ноя не хотел слушать ни тебя, ни умного старика Бовуа, ни…» — Господи боже,скольких еще!.. — проговорил он вслух. Ибо все предостережения, которыми онпренебрег, вдруг сразу нахлынули на него в таком множестве, так стремительно,что мысли его смешались и он схватился за голову. «Марго? Да, и Марго: онапредостерегала меня, послав анатомический рисунок! Бедняжка фрейлина тоже:мешковиной был прикрыт ее трупик! Д’Эльбеф: тогда, у ворот, когда пыталсявытащить меня из свалки, и я мог еще бежать! Сам Карл Девятый: «Наварра,отомсти за меня!». Морней: «Колиньи остается, ибо его ждет могила, а тебя ждетбрачная постель». Моревер: он так жаждал резни! Д’Анжу, окруженный черноватымидухами! Гиз: его занесенный кинжал, его вдруг открывшееся подлинное лицо! МадамЕкатерина: она в себе несла, вокруг нее жила — издавна и повсюду — медленносозревавшая тайна этой ночи! А я вообразил, что могу быть счастлив, счастливпод ее надзором. Но я еще не знал, что такое ад!»

Таков был надвигавшийся на него приговор, и он опять свалил Генриха с ног.«Я не знал, что такое ад». Не издав ни звука, он упал поперек кровати, прижалсяк ней головой и грудью и покорился приговору, вынесенному его умом, егосердцем. «Я праздновал свадьбу, а тем временем все стонали от затаенной жаждыкрови. Поделившись на кучки, они жались к стенам, чтобы сразу же не вцепитьсядруг другу в глотку. А я дал отвести себя к брачному ложу. Первой жертвой быламоя мать королева. Мы все были обречены последовать за нею, это предвещали икровавые знамения и чудеса. А я дал отвести себя к брачному ложу и праздновалсвадьбу вплоть до роковой ночи. Ибо я еще не знал, что такое ад. Все остальныепостоянно помнят о нем, только не я, — в этом мой главный промах. В этом моявеликая вина. Я поступал так, как будто людей можно сдержать требованиямиблагопристойности, насмешкой, легковесным благоволением. Но таков только яодин — и я не знал, что такое ад».

Пока в голове Генриха проносились эти мысли, его тело подергивалось, словноон хотел вскочить и не решался. В первый раз он дернулся, когда ему пришли напамять слова и лицо сестры: «Милый братец, наша мать знала все, заверяю вас. Иона завещала вам, перед тем как умереть от яда: или вовсе не приезжайте сюда,или только когда будете сильнейшим. Прочь из Парижа, брат! Разослать верховыхпо всей стране! Во главе вашего войска вы будете наступать, чтобы жениться».Он слышал внутри себя трогательный голосок Катрин, испуганно, на высоких нотахдоговаривавшей слова. Это был, в сущности, его собственный голос, и этопредостережение по своей силе не могло сравниться ни с каким другим. Тезатрагивали Генриха только извне, и лишь оно подтверждалось его внутреннимзнанием.

И тогда из глубины души поднялось и потрясло его раскаяние — такое жгучее,что он впился зубами и ногтями в постель. «Я не знал, что такое ад! Где же ябыл? Поглощен моей страстью к Марго? И это нет. Иначе я бы ее похитил и увезотсюда. Но этот двор мне и не хотелось покидать из-за его дерзости, из-за егоопасностей, козней, из-за моего любопытства к опасностям и еще потому, что яиграл всем этим, как дитя, а должен был трезво взглянуть на весь этот ад!» Иснова его душа содрогнулась, так что затряслась даже кровать.

Да, его постигла чудовищная неудача, он проклял свою молодость. «И я ещевздумал было поучать господина адмирала! Корил его, зачем он ведет ненужнуювойну! Но у Колиньи была та вера, которая делает человека свободным — и отгнета Испании и от губительных страстей. Он-то знал, что такое ад, и боролся сним. А я, я кинулся в него!» Непереносимо! Генрих был сокрушен. Его мыслисменились каким-то хмелем отчаяния — у юношей он сродни восторгу. Так, некогдав Ла-Рошели, где дул ветер с моря, его сердце рвалось навстречу новому миру. Тоже испытывает он и сейчас. Но теперь — это уже не широкий и вольный мир,похожий на царство божие. Он полон стыда и страдания. Из него вырываются языкисерного пламени, вот они, рядом, сейчас они охватят меня. Все еще хмельной ототчаяния, Генрих вскакивает и начинает биться головой об стену. Раз, еще раз,с разбегу, лбом, еще, еще! Он уже ни о чем не думает, кроме этих ударов, и самне в силах остановиться. Но его удерживают.