— Я жду вас, мой государь и повелитель, вы сегодня поздней, чем обычно, —сказала королева.

Он запер дверь изнутри на ключ и на задвижку. Когда Генрих обернулся, Маргоуже лежала на подушках и протягивала к нему объятия. А он знал, чего хочет:разрушить коварный план ее матери; он это и сделал, затем повторил и уже незнал конца. Нежной Марго пришлось попросить его не забывать, что они сновавместе после долгой и страшной разлуки.

— У меня будет теперь от тебя сын, любовь моя. Ну скажи, почему ты раньше неподумал об этом средстве, чтобы посрамить всех твоих врагов?

— Ты подаришь мне сына?

— Я чувствую это, — сказала она. — Я хочу этого, — поправилась Марго. — Какдавно уж я тоскую о тебе! Еще вчера вечером я скреблась у твоей двери.

Он хотел снова заключить ее в объятия: на этот раз, чтобы обнять в нейсвоего сына. А между тем, даже когда его сердце все еще учащенно билось, он ужевспомнил о том, что хитрость — это теперь для него закон. Хитрость управляетнашей жизнью. Ведь дочь проводит целые дни, сидя на ларе в комнате матери, ислужит ее орудием. Уже раз так было, и Марго сама не понимает, какое через неесовершилось предательство. Генрих спросил: — А здесь не спрятан убийца? —высунулся из кровати и схватился за кинжал. Если бы она сделала хоть малейшуюпопытку удержать его! Но она, напротив, оцепенела; она прошептала с ужасом итак тихо, что никакой непрошеный гость ее бы не услышал: — Я ведь забыла о том,что мы враги.

— Я и сам забыл, — сказал он. — Все нам запрещено — и наслаждение истрадание. — В ответ она быстро потянулась к нему губами, но между нимисверкнули зубы. Он ответил, еще задыхаясь от поцелуя: — Faciuntque dolorem.

Ее прекрасный голос произнес весь стих, и Генрих подумал: «Она все-такивыдавала мне тайны своей страшной матери; а сегодня вечером она перед всемиэтими дворянами сделала вид, будто принимает меня каждый день». И он рискнулспросить: — Моя прекрасная королева, ты поможешь мне вырваться отсюда?

— Я восхищаюсь вами, сир, вы побеждаете опасности, как никто. Это про васВергилий сочинил стихи:

— Это вы сами перевели? — спросил Марго ее возлюбленный. — Вы очень учены иискусно переводите. Но — как же все-таки насчет моего освобождения?

— Прежде всего берегитесь моей подруги де Сов, — отозвалась возлюбленная. —Я отлично вижу: эта сирена заманивает вас. Не поддавайтесь! Иначе вы погибнете.Ее господин и повелитель — герцог Гиз.

— А ты что, хочешь вернуть его? — спросил он. Ревность заставила его забытьвсякие маневры и идти напрямик. Но и она не сдержала себя. — Так это верно, чтоШарлотта вам нравится?

— Нисколько. У нее колючее лицо, да и душа колючая. А все же — какая женщинане нравится мне? Даже ваша мать — мадам. Право же, я не лгу. Злая женщина — всеравно что злой зверь. Это меня радует: два существа — в одном. Ибо в природе ябольше всего люблю женщину и зверя да еще горы, — добавил он, — и океан. Люблю,люблю, — стонал он, уже прижимаясь к ее жаркому телу, которое нетерпеливоожидало его ласк.

После столь великого воодушевления плоти истомленная и благодарная Маргорешила открыть любимому все, что ей было дозволено, и даже сверх того.

— Любовь моя, мы не дадим тебе ускользнуть от нас, ты нужен нам, и мы тебяудержим.

На миг она предоставила ему гадать: но ради чего? Может быть, ради ее тела,но оно каждый раз быстро насыщается. Тогда зачем же? Ради ее ненасытной души?Нет, нет, дочь королевы сказала, откинувшись на подушках: — Мы не допустим,чтобы вы ускользнули к вашим гугенотам, сир. Если они вас опять заполучат, онистанут в десять раз сильнее. Мы же хотим воспользоваться вами в борьбе противнаших врагов, вы будете находиться при войске моего брата д’Анжу, когда онначнет осаждать Ла-Рошель. Знай, — зашептала она почти беззвучно, у самого уха,ибо выдавала тайну, — что мы не в силах справиться с твоими единоверцами. Оничуяли, что ты не по своей воле написал им, предлагая сдаться. Обещай же мне,что ты покамест не будешь пытаться бежать, не то тебя убьют. О, обещай! —молила она с явным страхом, прижимаясь лбом к его лбу, так что их дыханиясмешались и стали одним дыханием. Но он хотел видеть ее глаза, поэтомуотодвинулся и спросил:

— Ты действительно боишься за меня?

Вот нелепое недоверие! Она тоже отодвинулась; больше того, ее лицо сталодалеким и холодным. — Я принцесса Валуа, и я не желаю, чтобы вы победили мойдом и отняли у него престол.

Так закончилась эта ночь; потому-то на следующую Генрих и лежал рядом сШарлоттой де Сов, которая ему еще совсем не нравилась, увлечение пришлопозднее. До сих пор в его крови была Марго, она знала это. И горделиво сказаладе Сов:

— Мадам, вы оказали нам большую услугу — мне и королю Наваррскому. Вы сразуже довели до сведения моей матери, что он лежал у вас в постели. Теперькоролева полагает, что ее цель достигнута и я соглашусь на развод. Поэтому мойдорогой муж пока останется жив.

Разговор на побережье

Карл Девятый временно оправился от своей глубокой печали. Мать спросилакоролеву Наваррскую, доказал ли ей королек, что он настоящий мужчина. Так кактут случились свидетели, Марго покраснела, не ответила ни «да», ни «нет», асослалась на некую античную даму. — А кроме того, раз моя мать выдала менязамуж, пусть все так и остается. — Это ей сошло безнаказанно лишь потому, чтомадам Екатерина была целиком занята тем, как бы ей посадить своего сына д’Анжуна польский престол. Тут она шла даже против воли императора — так велико былоее честолюбие, а может быть, и страсть к интригам. Одновременно она велапереговоры с Англией, чтобы женить другого сына, д’Алансона, на королевеЕлизавете. Последняя могла бы, таким образом, получить, при известныхобстоятельствах, права на французский престол. Однако Елизавета была хитрееЕкатерины Медичи, о которой Жанна д’Альбре некогда справедливо заметила, что, всущности, Екатерина глупа. Поэтому рыжая королева и не соглашалась на этусомнительную авантюру, а только водила свою подругу за нос.

Тем временем войско герцога Анжуйского подступило к крепости Ла-Рошель;короля Наваррского и его кузена Конде заставили сопровождать его.

Но они держались так, словно участвуют в этом походе с удовольствием.Генрих был обычно хорошо настроен и в любую минуту готов вести свои войска наприступ непокорного города. К сожалению, всякий раз штурм почему-то кончалсянеудачей, и так тянулось с февраля до лета. Одной из причин, вероятно, было то,что атакующие от усердия ужасно громко орали: какой гарнизон тут ненасторожится? Однажды король Наваррский даже собственноручно выстрелил изаркебузы. Это увидел с крепостной стены один из гасконских солдат и сталсзывать остальных, чтобы они полюбовались на своего короля. «Lou noustHenric!» [17] — восторженно кричали они состены. Он тоже очень обрадовался и во второй раз запалил фитиль. Раздалсяоглушительный выстрел, и осажденные замахали шляпами. Однако у герцогаАнжуйского не было особых оснований для радости: его чуть не убило одним изэтих выстрелов; на нем рубашку разорвало. Наварра стоял рядом и слышал, как егокузен воскликнул:

— Уж скорей бы в Польшу!

Ему давно туда хотелось, и не только из-за личных обид, нет, под Ла-Рошельювыяснилось, как плохи дела французского королевства. Всем стало ясно, чтоВарфоломеевская ночь — тягчайшая ошибка: ведь в стране опять идет религиознаявойна. Адмирал Колиньи желал, чтобы католики и протестанты соединеннымиусилиями боролись против Испании. В результате этой проклятой резнимеждоусобица опять раздирала Францию, и ко всем ее границам неслись вести огугенотах, которые продолжают держаться в Ла-Рошели, ибо им подвозятпродовольствие с моря. А войско французского короля сожрало дочиста все, чтобыло в окрестностях, и уже начало разбегаться. Но и это было еще не самоехудшее. Не так страшен голод, как страшны мысли. На высоких постах, там, гдееще кормили мясом, сидели недовольные, они называли себя «политиками», и онижелали мира.