Король притворился, будто не слышит, но с тем большей учтивостью проводилпосла до дверей. А тому, несмотря на его чванство, пришлось вытерпеть ещенемало унизительного. И впереди и позади него заговаривали о том, что взятыпленники самых разнообразных национальностей, — Испания всех принудила бытьгребцами на ее судах. Французы тоже не избежали рабского ярма. — А ведь этонаши солдаты и соплеменники! Во что хочет Испания превратить нас? В рабов.Как и все остальные народы земли! — Впервые об этом заговорили при французскомдворе в тот день, когда разнеслась весть о гибели Армады.

Посол уже отбыл, но король не уходил к себе; казалось, он чего-то ждет,никто не знал, чего, многие полагали, что он снова погрузился в обычнуюбезучастность. Поэтому придворные стали выражать свои мнения еще свободнее иповторяли все решительнее, что весь народ-де французского королевства долженединодушно защищать свою свободу по примеру Англии. Да, эта страна избежаласамой страшной участи; оказывается, испанцы везли на своих кораблях все орудияпыток, применяемые инквизицией. При католической дворе Франции были ипротестанты — явные и тайные, и кому-то из них пришло на ум заявить: — Свободамысли, вот в чем дело; только она обеспечит нам наши права и наше единство. — Авместо того, чтобы заставить говоривших это замолчать, придворные началинашептывать друг другу чье-то имя, — то же, что и раньше, только уже громче; иБирон, опять этот Бирон, обратился к королю со словами:

— Сир! Король Наваррский… лучше, чем я полагал; человек крайне редкопризнает свои ошибки. Я же готов признать их.

В эту минуту появился Гиз: его прислал Мендоса, чтобы он заставил короляподчиниться. Гиз был готов это сделать, он сейчас же перешел к угрозам,ссылаясь на то, что тридцать тысяч испанских солдат стоят во Фландрии. И вдругголос: — А где стоит король Наваррский? — Тщетно ждал Гиз, что Валуа вмешается.Король Франции сам должен был бы это сделать, но за пресыщением обычно следуетапатия. А голос:

— Сир! Призовите короля Наваррского.

Ни возражений, ни гнева. Гиз и его Лига вскоре отдадут испанцам крепость награнице с Фландрией, они будут и дальше служить врагу и притеснять своегокороля. Но сегодня для герцога Гиза знаменательный день, гибель Армады открылаему глаза на самого себя. И опять тот же голос:

— Король Наваррский!

В стороне от своего войска стоит под деревом Генрих. Страна эта широка ивдали сливается с небом, оно безмолвно, лишь море грозно гремит. Генрих слышит,как его окликают по имени.

Хоровод мертвецов

Мыслями он далеко, он слышит многое. Как прежде, он предается ежедневнымтрудам, но сейчас на него будет возложена куда более высокая задача. Он делаетсвое дело, стоя обеими ногами на привычной, тяжелой земле, а вместе с тем ждетпризыва, внутренне приподнятый, перенесенный в иные сферы… В эту поруожидания Генрих находился там, куда его приводила война, но уже и не там —поистине ближе к богу. «И я говорю, как Давид: бог, до сих пор даровавший мнепобеды над врагами, поможет мне и впредь». Так говорил он и даже больше: «Ялучше, чем вам кажется» — новые для него слова.

А в Ла-Рошели церковное собрание занималось его грехами; он же упражнялся втерпении, смиренно слушал упреки пасторов и не отвечал, хотя мог бы ответить:«Добрые люди, мелкие души, кто выстоял в школе несчастья, нес тяготы жизни и неподдался духовным искушениям, сколько их ни оказалось? Уже одних вашихразоблачений относительно моей дорогой матушки хватило бы, чтобы отнять у еесына мужество, я же сохранил верность от рождения присущей мне решительности!»Но этого он не сказал пасторам в Ла-Рошели и не хвалился этим перед своейподругой, графиней Грамон. Ей он сообщал только о фактах, уже совершившихся: освоих победах над армией французского короля, а затем, что король убил наконец,все-таки убил герцога Гиза.

Генрих уже давно на это рассчитывал; его сведения о событиях при французскомдворе были точны, и еще яснее стал он понимать людей. Он видел Валуа насобрании его Генеральных штатов; здесь были почти одни сторонники Лиги: вовремя выборов царил свирепейший террор. И эти люди точно одержимы самой наглойи низкой ненавистью и уже не знают, что им придумать. Одним махом отменяют всеналоги, какие только были введены королем за четырнадцать лет его царствования;но, отнимая у него последние остатки сил и власти, они тем самым отнимаютпоследнюю силу у королевства и у самих себя. Таковы последствиячетырнадцатилетнего натравливания черни и мнимо народного движения. Ведь икапля точит камень. Важно только хорошенько вдолбить это в людские головы:действительность в конце концов подчиняется, становится воплощенной нелепостью,и столь долго проповедуемая ложь вызывает пролитие настоящей крови. Кроме того,все это мещане, они тупы и глубоко невежественны в делах веры, государства,всего человеческого. В их глазах добродушный Валуа — тиран, а егоблагопристойное государство — сплошная мерзость. Они клянутся в том, что ихсообщество, созданное для разграбления и растерзания королевства, не толькосулит «свободу», но и даст ее. Совсем отменить налоги — вот чего им еще нехватает и о чем они уже четырнадцать лет кричат по всей стране.

Жены этих избранников, этих взбаламученных Лигой аптекарей и жестянщиковпляшут голые на улицах Парижа. Идея принадлежит герцогине де Монпансье, сестреГиза, фурии Лиги: процессии должны стать еще прельстительнее вследствие стольнеприкрытого безумия. Но обыватели решают, что она зашла слишком далеко. Ихмного, и они вовсе не намерены все вместе лезть головой вперед в адское пламяили допустить, чтобы их ошалевшие жены прыгали туда нагишом. Главное — они нехотят платить. И вдобавок они поглощены обычными жизненными противоречиями.Отсюда мимолетный бунт против шайки жадных авантюристов, которым Париж обязансвоим теперешним состоянием. Поэтому Гиз и вынужден одуматься: необходимодействовать так, чтобы отступление для всех было отрезано. Решающее событиедолжно свершиться, король должен умереть.

Король был в то время так беден, как не бывал даже Генрих Наваррский. Егодвор разбежался, последние сорок пять дворян поглядывали по сторонам, ища такихгосударей, которые бы могли им платить. Генрих узнает, что Валуа есть нечего. Вкухне погас очаг. «Разве я не сам задул его, когда разбил при Кутра лучшиевойска короля? Я должен ему помочь. Теперь он просит у Гиза. А тот клянчит уЛиги. Но что поделаешь с этими мещанами, это самые тупоумные люди вгосударстве, на них-то легче всего опереться бессовестному вожаку. Только пустьне заходит слишком далеко. Гиз считает, что король теперь уже не человек; ноГиз не король, и он нас не знает. Его посланцы заявляют, что нашему государствупришел конец, но из глубины веков к нам еще притекает древняя сила. Я хочупомочь Валуа»…

До Генриха доходит весть, что Гиз совсем обнаглел.

Он уже забывает всякую осторожность: поселился в замке в Блуа, где живеткороль, чтобы покрепче держать его в руках. А почему бы Валуа не держать его?У Гиза все ключи — это верно; но он теперь не получает никаких сведений, ибокороль хоть и поздно, а перестал наконец доверять своей матери, он выгнал еенаушников, и она уже лишена возможности шпионить и предавать, а ведь толькоэтим она и жива. От души желаю тебе удачи в твоих тайных начинаниях, мой Валуа.Но только ты слишком одинок для таких необычайных решений. Гиз ничего знать нехочет; несмотря ни все предупреждения — чуть не по пять раз на дню, — онрискует жизнью; на то у него есть немало причин, Генрих их угадывает.Во-первых, Гиз высокомерен; он, как и всегда, окружен блестящей свитой, адумать об опасности не желает. Следовательно, бывают минуты, когда онбеззащитен, и такой минуты достаточно. Высокомерие приведет его к гибели — нетолько потому, что оно влечет за собой неосторожность. Гиз считает, что онслишком хорош для той роли, которую ему приходится играть: уж Генрих-то знаетнасквозь товарища своих детских игр. «Моего Гиза прямо спирает от высокомерия,он не выносит дыхания своих людей! Что до меня, то будь я негодяем и Гизом, ябы охотно терпел их запах: ведь от них несет чесноком, вином и потными ногами.Но вот когда воняет Испанией — этого я не терплю. Кроме того, Гиз смешон».