Он бродил, словно призрак, в своей лиловой одежде — цвет траура, которыйносил по брату и матери. Но, казалось, он носит его по Гизу, которого сам убил.Гиз был ему не по плечу. И это деяние, единственное в его жизни, отняло у неговсе силы. Будь то не последний Валуа, а кто-нибудь другой, оно, бесспорно,толкнуло бы его вперед. Но он думает только о том, что теперь надо пустить вход крайние меры, надо всех ужаснуть, иначе убитый настигнет его. Какое уж тутмужество, какие трезвые размышления — ведь у меня нет выбора. Мне нужнысолдаты, и пока враги еще ошеломлены ударом, их всех нужно уничтожить. Сюда,Наварра!
Валуа в своем лиловом кафтане, бледный и молчаливый, никого не вспоминалстоль часто. Как призрак, бродил он по комнатам замка в Блуа, одинокий и всемипокинутый: ведь он самой церковью лишен престола, и присяга уже не связываетего подданных. Депутаты Генеральных штатов разъехались по городам королевства.А государя его столица не впустила бы или скорее они бы там захватили иприкончили его; но так — он отлично это понимал — они поступили бы лишь потому,что люди находятся сейчас в каком-то особом состоянии, и его не назовешь иначе,как бессилием. Беснующееся бессилие. Уж Валуа-то знал, что это такое, насобственном опыте, он умел отличать слабость от здоровой способности кдействию. Эта способность есть у другого лагеря. «Наварра!» — думал он сокаменелым лицом; но он не призывал его, не дерзал призвать. Ведь Генрих —гугенот, как может король послать его против своей католической столицы, он,вдохновитель Варфоломеевской ночи! Наварра, конечно, вернул бы его обратно вЛувр, но зато Валуа получил бы в придачу войну с мировой державой, котораяоставалась все такой же грозной, как и прежде.
Гибель Армады была единственной вспышкой молнии, озарившей угрюмое небо надпоследним Валуа. Но он уже не успеет понять, что насмерть ранена и сама мироваядержава. Это уже касается его наследника. А наследник французского престоланачнет свое царствование без земли, без денег, почти без войска; но достаточноему в одном-единственном и совсем не значительном сражении разбить наемников ихолопов Испании — и что же? Вздох облегчения вырвется у всех народов.
Для Валуа все это скрыто мраком, каждый звук, доносящийся извне, замирает.Вокруг нет никого, кто позвал бы Наварру. И за стенами никого, кто бы трепетал,опасаясь Наварры; разве иначе они дерзнули бы отнять у бедного короля егопоследние доходы, и это после того как он совершил свое великое, единственноедеяние? В комнате стало холодно, король забрался в постель. Он страдал отболей, от нелепых болей: его мучил геморрой. И несколько оставшихся при немдворян издевались над ним, оттого что он плакал.
«Наварра! Приди! Нет, не приходи. Я плачу не из-за своей задницы, а оттого,что мое единственное деяние оказалось бесполезным. Теперь ты бы смог показать,на что ты годен. Но и тут ничего не выйдет. А все-таки я знаю, ты тот самый, ямогу тебе довериться. Тебя я объявлю наследником, хотя бы десять раз от тебяотрекся. Никого нет у моего королевства, один ты остался; я дорого заплатил,чтобы это понять. Взгляни, Наварра, как я несчастен! Никогда мое несчастье небывало столь тяжким и глубоким, как после моей напрасной попытки освободиться.Совершив свое деяние, я воскликнул: «Король Парижа умер, наконец-то я корольФранции!». Но не называй меня так, никакой я не король. Зови меня Лазарем,если ты явишься сюда, Наварра. Нет, не надо! Нет, приди!».
Им обоим, разделенным огромными пространствами королевства, приходитсятрудно. Генрих меж тем благополучно перенес кризис. Он вскоре поправился — иуже больше никогда не предавался тем помыслам о насильственной смерти, которыепредшествовали его тяжелой болезни. Он говорил о кончине господина де Гизавесьма сдержанно: — Мне с самого начала было ясно, что господам Гизам не поплечу такой заговор и что нельзя довести его до конца, не подвергая опасностисвою жизнь. — Таковы были его выводы; с ними король Наваррский согласовал исвое поведение: стал еще осмотрительнее и многим казался чересчур скромным.Разве он уже отрекся от благородной и смелой задачи — отбить Валуа у еговрагов? Правда, этих врагов великое множество на всем пространстве, отделяющемего от короля. Друзья знавали Генриха, когда он был еще отчаянным сорванцом.Притом в пустяках. И вдруг такая сдержанность, сир, в большом и серьезномделе?
Он чувствовал, что старые друзья недовольны им; эти старейшие из гугенотов,передававшие от отца к сыну обычай умирать за свою веру; те самые, кто подКутра, молясь, опустились на колени, почему и пал тогда Жуайез; а теперь онинедовольно ворчали, сами еще не зная, почему. Прийти на помощь королю-католику,— вот чего им хотелось, но если бы им это сказали, они бы не поверили и непризнались бы в своем желании. А Генрих полагал, что сначала это желание должнов людях как следует созреть — тогда появится возможность осуществить его. Также, как сообщили Генриху, обстояло дело и с Валуа. Несчастный последыш покинулсвое прежнее убежище, его приютил город Тур; этот город лежал среди пашен наобоих берегах Луары, в сравнительно спокойном месте его мятущегося королевства.Там Валуа надеялся дождаться, пока достаточное число его дворян вспомнят о нем.Тем временем его уцелевший фаворит Эпернон собирал для него пехоту. Но моглослучиться и так, что враги успеют застигнуть его раньше и возьмут в плен.Положиться можно только на одного Наварру; и куда это он запропастился? «Я,король католиков, — думает Валуа, которому едва удается сколотить кой-какоевойско. — Как бы еще не разбежались мои солдаты, если я призову гугенота!».
Генрих же думал: «Он позовет меня, когда этого захотят его люди; а до этогорано. Я стремлюсь к тебе всем сердцем, Валуа». Он держал свои мысли в тайне, ноименно ради них и пригласил к себе своего Морнея в первый день марта. Этопроисходило в маленьком городке, который ему не пришлось покорять: город самоткрыл перед ним ворота. Генрих и Морней ходили по открытой галерее, освещенныелучами весеннего солнца, и никогда еще его свет не казался им таким обновленными полным надежды.
— Что-то изменилось, — сказал Генрих. — Теперь меня призывают со всехсторон. Города спорят из-за того, кому раньше сдаваться. Или добрые людиспятили, или это весна виновата?
— Может быть, сир, тут еще одна причина: они не хотят, чтобы вы даром теряливремя?
— А куда мне торопиться? — отозвался Генрих, и сердце у него забилось, нотолько потому именно, что он отлично знал, какое дело надо сделать как можноскорее и в последнюю минуту колебался. Долго-долго трудился он, шаг за шагом, впоте лица своего пробиваясь к цели. И вот ее уже видно, он мог бы рванутьсявперед, но он в нерешительности, он не делает последнего движения, он вдруг нечувствует в себе былой уверенности. Возможность удачи уже не так очевидна, какказалось раньше, когда цель была еще далека и все мучительные труды и усилиябыли еще впереди. Принц крови, а ноги все в земле. Пусть говорит его друг,пусть решает господин дю Плесси-Морней, для чего же еще он добродетелен имудр?
— Сир, вам и двух месяцев нельзя терять на пустяки. Надо спасать Францию. Выдолжны со всеми силами, какие можете собрать, двинуться к Луаре.
— Там стоит король, — сказал Генрих, и сердце у него екнуло.
— Именно поэтому.
— И я должен на него напасть, Морней?
— Вы ему друг, сир, и он станет вашим другом, ведь десять его армий несмогли вас уничтожить.
— Разве десять, Морней? Столько положено трудов и усилий? Да, а теперь уВалуа нет больше ни одной, Лига его проглотит живьем. Вы говорите, господин дюПлесси, что я должен прийти ему на помощь? Что ж, я не прочь. Надоподумать.
Последствием этого разговора было то, что он решил купить какой-нибудьгород, стоявший на его пути, чтобы без излишних боев пройти по землекоролевства: это он, который сотни раз рисковал своей жизнью, чтобы завоеватьклочок земли! Теперь же предстояло завоевать всю страну. Но брать приступомстены, жечь дома и оставлять на улицах трупы — все это Генриху уже давноопостылело. И он рад бы обойтись без всего этого: ведь он хочет стать совсем нетаким королем, как остальные. И он покупает города, которые не сдаются без боя,а позднее будет покупать даже провинции, но сначала волей-неволей придетсяодержать еще много побед и состариться, не снимая доспехов. А иначе даже заденьги его королевство не образумится, не захочет стать богатым и сильным.