И это в моих силах, ибо, что бы там ни произошло, я остаюсь, как всегда, егоЕкатериной. И я нужна ему оттого, что мы вместе росли; кто еще будет с ним всамую тяжелую минуту? Никто, кроме сестры. Притворюсь, будто я покидаю его,пусть испугается, что я отдам себя и наше дело в руки чужому мужчине».

Таков был простодушный расчет этой девочки с благородным сердцем. Онапризналась в своих планах одному-единственному человеку — господину Теодору деБеза, женевскому пастору, сочинившему духовный стих «Явись, господь, и дрогнетвраг!» И осведомилась у него, можно ли выполнить то, что она задумала, невпадая в грех; а он разъяснил ей, что она, пожалуй, может отдать свое дело вруки другого, но не должна отдаваться ему физически. Как раз в то время онавстретилась с двоюродным братом, Карлом Бурбоном, графом де Суассон, которогоей было суждено любить до своей преждевременной кончины.

Все это не так, как тебе кажется, Катрин. Ты до сих пор уверена, что своейстрогой нравственностью резко отличаешься от брата, который ищет тольконаслаждений. Но и ты пройдешь те же ступени и познаешь наконец все муки, всюсвятость, все унижения тех, кто много любил, — а он будет и впредь желать всехженщин и, даже оставаясь верным одной, в ее лице жаждать всех остальных. Ты жевсе, что тебе предназначено судьбой, будешь получать только от Карла, твоегородственника и, кстати, католика, что, однако, не остановит тебя, строгуюпротестантку. И он станет тебя обманывать самым будничным образом. Но ты будешьзабивать об этом после каждой измены, когда ты ее перестрадаешь; и послекаждого разрыва привязанность твоего сердца окажется глубже. Это будет тянутьсядо тех пор, пока тебе не стукнет сорок один и ты начнешь раздражать общество,чего никак не сможешь отрицать, и когда ничего другого уже не останется, тырешишь строить из себя неприступную даму. И лишь славное имя твоегоцарственного брата послужит тебе защитой. Только тут он произнесет своезапоздавшее, но властное слово и повелит тебе выйти за другого. Ты, правда,подчинишься, ибо твои силы будут надломлены, но предотвратить этим уже ничегоне сможешь. В ужасе перед надвигающейся старостью ты будешь цепляться за своеговозлюбленного; нет, ты предпочтешь умереть, чем жить старухой, и ты умрешь. Воткак это будет, Катрин, а вовсе не так, как ты воображала, когда просила советау женевского пастора.

И тогда юная принцесса Екатерина неожиданно появилась на одном из дворцовыхпразднеств. Об этом доложили ее брату, но напрасно Генрих искал ее в толпегостей. Уже решив, что над ним подшутили, он все же заглянул в королевскуюприхожую, там было пусто. Один из офицеров гвардии стоял и смотрел в угол,который Генриху не был виден. Брат направился туда и обнаружил сестру вобществе мужчины, который вызвал в нем суеверный ужас. Генрих готов былповернуться и бежать отсюда: перед ним оказался его двойник. Те же густыекурчавые волосы, тот же узкий овал лица; рот, глаза, нос были его, ничем неотличалась от Генриховой и фигура; особенно потрясло его то обстоятельство, чтоневедомый двойник был и одет в точности, как он.

А сестричка стояла, положив руку на плечо незнакомца, — так она с детстваклала руку на плечо брата, — и говорила, почти касаясь, его щеки, как несчетноечисло раз говорила, касаясь дыханием щеки Генриха. Страшнее же всего было то,что его, Генриха, она не видела и не слышала, хотя их разделяло едва ли шестьшагов, хотя он нарочно шаркал ногами по полу, чтобы привлечь ее внимание. Онущипнул себя: да точно ли он здесь присутствует телесно, точно ли это он сам?Или какое-то колдовство лишило его земной оболочки?

«Бедный брат, — думала тем временем Екатерина, — духи, конечно, существуют,бывает и колдовство. Но сейчас я тебя просто обманываю, и мне искренне жаль,что приходится это делать. Я разодела моего милого кузена, научила его, каквести себя, и вот притворяюсь, будто ты для меня — все равно, что воздух. А насамом деле — нет никаких причин для твоего смятения. Сравни-ка себя с нашимдвоюродным братом! Если отбросить чисто фамильное сходство, то это лицо безпрошлого, жизнь не оставила на нем никаких следов. Он только и знал, чтоохотиться в своих лесах. А ты? Ах, братец, хоть ты и очень молод, но страдания,борьба и раздумья уже оставили на тебе свой отпечаток. Перестань строить изсебя шута, и твой взор сразу станет печальным и хитрым, милый братец. И нос утебя с тех пор еще больше загнулся к губе, не очень, но все-таки. В эту минутуты считаешь, что на тебя никто не смотрит, и рот чуть кривится оттого, что тыслишком долго притворялся. Но как красивы эти впадины на висках — они у тебя отрождения. Хотя бы даже ничего в тебе не было, кроме них, сердце мое, я бы всеравно любила тебя. Как раз такие впадины есть и у нашего кузена. Я не могуповерить в то, что полюблю его, но если это все же случится, то из-за твоихвисков!»

Девушка встала, наконец она обратила к нему лицо, строгая и ясная, как будтосама Жанна смотрит на него. Только в ее широко раскрытых глазах стояли слезы;слезами задернулись и его глаза. Екатерина сказала: — Господин брат мой, выдавно не виделись с нашим дорогим кузеном. Он часто навещает меня, и мы говоримо вас, ибо не смеем надеяться, что вы ради встречи с нами оставите вашепривычное общество.

— На это обратили бы внимание, — возразил Генрих, — а вам, наверное,известно, дорогая сестра, что я не общаюсь с гугенотами, тогда как выпринимаете очень многих. И было бы слишком неосторожно, если бы сейчас триособы из нашего дома долго беседовали тайком в уединенной королевскойприхожей.

При этом он взглянул на кузена. Тому стало не по себе, Генрих решительновзял его под руку и проводил до двери. — А теперь говори, Катрин, — сказал он,вернувшись. Она сначала взглянула украдкой на телохранителя. А тому почему-товзбрело на ум встать в самых дверях, широко раздвинув ноги, словно онвознамерился никого сюда не пускать; к ним он повернулся спиной. Тогда сестрасказала:

— Там, дома, тебя ждут.

— Знаю. Но я ведь пленник. Сторожевые посты усилены, все больше шпионовследят за мной. Тем, кто ждет, придется еще потерпеть.

— Их терпение уже иссякло. Они считают, что ты для них погиб. Д’Алансонзанял твое место, не забудь! И это наши единоверцы на юге, ты пойми! Тамошнийгубернатор и умеренные католики действуют заодно с протестантами: они вместехотят поддержать Конде, если он с немецкими войсками вторгнется во Францию.Провинции, которые лежат у него на пути, уже на его стороне. Все зреет, всесдвинулись с места, только ты сиднем сидишь. Наша мать пожертвовала своейжизнью, а теперь другой — не ты! — пожинает плоды ее жертвы!

— Я очень несчастен, — вздохнул он и опустил глаза: было почти невыносимообманывать даже сестру. Этот взволнованный, вибрирующий голос, его испуганноеповышение на последних слогах… «Сестра! Сестра! Я ведь твердо решился и уйдуотсюда раньше, чем ты думаешь. Среди тех, кто мне будет помогать, ни один незнает другого. За эти три года я многому научился. Моя драгоценнаяприятельница, старая убийца, сообщила мне по секрету, что д’Алансон уже неопасен. Нынче ночью она тайком уедет и привезет обратно своего блудного сына.Если бы я раньше срока обмолвился тебе хоть словом, Катрин, ты бы тожеоказалась замешанной. Я не могу подвергать тебя опасности, Катрин».

Он поднял глаза, в них были кротость и терпение, больше ничего.

— Так ты не хочешь? — спросила она.

— Я не могу, — вздохнул он.

Тогда она подняла руку — у нее были те же длинные, гибкие пальцы, что и уматери; и так же, как в детстве, когда мать, бывало, рассердится, она пребольноударила его по щеке. И он тоже пустил в ход руки, точно они были еще детьми ижили у себя в деревне, где не только крестьяне, но и принцы гораздонепосредственнее выражают свои чувства. Он поднял сестру, понес на вытянутыхруках к двери и, как она ни старалась вырваться, решительно посадил ее на шеютелохранителю, все еще стоявшему на пороге. Чтобы не свалиться с этогогромадного парня, маленькой Екатерине пришлось ухватиться за него. Когда онаопять очутилась на полу, Генриха давно уж и след простыл. Но она — она теперьзнала правду; и от радости громко рассмеялась. Телохранитель тоже смеялся.